Николай Белан - Эпицентр

Сурков с болью читал о трагедии 1915–1916 годов, когда по приказу турецких властей было уничтожено более полутора миллионов армян, а оставшихся судьба разбросала по всему миру. И в куда более зловещем свете представало «открытое письмо» некоего И. Мурадяна, одного из зачинателей и вдохновителей «карабахского движения»: «Самооборона является священным правом армянского народа, несколько раз прошедшего через ад геноцида… Следует не останавливаться перед затратами… Важнейшей задачей зарубежных армян является овладение ядерным оружием…»

Против кого хотят направить это оружие мурадяны, размышлял Сурков. И куда они толкают соотечественников?

Ему все больше становилась ясна механика и логика действий пресловутого «комитета» и его азербайджанских «идейных противников» — разбередить, растравить кровоточащие раны двух наций, не дать утихнуть накаленным Сумгаитом страстям, довести дело до междоусобицы… Для чего? Чтобы удовлетворить свои политические амбиции, чтобы отвести гнев народа от истинных виновников той же сумгаитской резни — коррупции и мафии, бюрократов и взяточников. Чтобы любой ценой, даже ценой братоубийства, замедлить, оттянуть перестроечные, очистительные процессы в обеих республиках.

Так неужто народ, который пережил столько горя и все же пронес через века высокие идеалы и свободолюбивый дух, — неужели этот народ не поймет, не разберется, кто есть кто?

Сурков пошел к народу. В первых рядах, заметив офицера, настороженно замолчали, но видели его единицы, а были здесь тысячи.

Он остановился и поднял руку:

— Товарищи!

Его не слышали.

— Товарищи! Я — полковник Сурков…

Его не хотели слушать. Гневные лица. Обозленные взгляды. Но самое страшное — начиналось уже то, что называется массовым психозом. И тогда, набрав побольше воздуху, он крикнул что было сил:

— Я готов выслушать вас!

Всколыхнулась площадь и… заговорила. Кроме гремящего со всех сторон слова «Карабах» до Суркова все четче доносилось другое. Непосильные поборы взяточников. Засилье бюрократов. Сверхплатная медицина. Никудышное жилье…

Потом, месяцы спустя, в одной из газет он наткнется на фразу, которая удивительно емко и кратко выразит его собственное, к тому времени прочное убеждение: «Националистическое движение появляется в первую очередь там и тогда, где и когда нарушается социальная справедливость…»

А сейчас в лицо Суркову выплескивалось все, что копилось в людях не годами — десятилетиями. Чье-то бездарное правление. Безнаказанность хапуг. Бесстыдное попрание элементарных норм морали…

Что мог он, полковник Сурков?

Сейчас он мог только слушать. И сносить упреки за все, в чем был и не был виноват.

Он честно работал всю жизнь, с 14 лет. На заводе слесарем. Потом на стройке в Петродворце. В инженерно-экономическом институте учился на совесть. Комсомольский оперотряд возглавлял — от бандитских ножей не прятался. Сержантскую лямку тянул сполна. На срочной же стал коммунистом. Офицерские погоны надел — ни себя, ни семьи не щадил. Звания досрочно не за красивые глаза давали. И сюда, в солнечную, как обещала глянцевая реклама Аэрофлота, Армению не с курорта прикатил — из Заполярья путь держал…

Не было на нем никакой вины.

А может, была? Как на тысячах, миллионах таких, как он? Мало было не жалеть себя. Мало было изо всех сил тянуть лямку, дневать и ночевать на службе. Надо было сделать невозможное. Подняться выше себя — против всего, что мешало жить, трудиться, дышать полной грудью, что неотступно тащило страну вот к этому: гулу тысяч возмущенных голосов на улицах и площадях.

Но он-то боролся! Правду резал без оглядки на чины и ранги. И «неудобным», и битым был не раз. Но, даже с синяками и шишками, не на кулак, не на окрик уповал — на совесть, порядочность тех, кто рядом. Или и этого было мало?

Заходится сердце жгучей болью. Да только никому из этих тысяч до боли твоей дела нет. А успокоить людей надо. Вызволить их рассудок из-под пьянящего гипноза горлопанов и провокаторов. Разрядить, заземлить на себе их гнев и ярость. Пока не пошли в ход камни и дубинки, пока не пролилась кровь, положение можно спасти. Сейчас. Иначе будет поздно. Иначе не разум на разум — сила на силу пойдет. Только нужно говорить и убеждать, спорить и доказывать…

Суркова слушали. И с чем-то уже соглашались. Но вдруг откуда-то сбоку донеслось:

— Они хотят повторить «Звартноц»!

И отпрянули люди. И сжались кулаки.