Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Сбегали и от Прончищева. В мае 1734 года от него сбежали двое иркутских жителей, а вскоре сбежал и его слуга, крепостной. Он забрал ценные вещи супругов, их деньги и даже обручальные кольца. После этого

«в поведении Василия, как свидетельствуют некоторые документы, стали появляться не свойственные ему до этого качества — резкость и подозрительность», что позже, вероятно, и стоило ему жизни [Богданов, 2001, с. 73].

О гибели Прончищевых речь пойдет далее, а пока замечу: когда узнаёшь, сколь долог был путь экспедиции (см. Прилож. 2),сколь дорог он был для казны, мучителен для участников и губителен для местных жителей, невольно спрашиваешь — почему не пошли морем? Что мешало доставить всё нужное на нескольких кораблях (одинокий мог быть захвачен пиратами), единожды загрузив их в Кронштадте и разгрузив на Камчатке? Разумеется, вопрос задавали и тогда.

В сентябре-октябре 1732 года в Сенат поступило из АК два предложения. Первое прислал вице-адмирал Томас Сандерс: он предлагал отправить на Камчатку 4 корабля вокруг мыса Горн. Но данная здравая идея была начисто испорчена его уверением, что пришедшие на Камчатку военные корабли будут затем полезны России против господства голландцев в торговле с Японией. Безумная эта мысль стала известна в Голландии (вот вам и вся секретность), вызвала неприятности, и предложение Сандерса пришлось срочно похоронить.

Вскоре с океанским предложением выступил Головин, едва ли не главный мотор экспедиции. У него оно лишено пиратских фантазий и выглядит весьма убедительно: группа из двух фрегатов и двух пакетботов [102] Фрегатом тогда называли небольшой трехмачтовый корабль с одной пушечной палубой. Для охраны от пиратов двух фрегатов хватило бы. Пакетбот (посылочное судно, небольшое, но достаточно мореходное и с пушками) рассматривался как будущий корабль экспедиции. Фрегатов был на Балтике избыток, а пакетботы предлагалось построить. С гораздо большими издержками и бедами они были построены позже в Охотске. обойдет мыс Горн и доставит экспедицию на Камчатку за 11 месяцев, а доставка сухопутной экспедиции займет, вместе со строительством кораблей в Охотске, предположительно 5 лет 8 месяцев. Моряки, до сих пор не выходившие из Балтики, получат прекрасный океанский опыт, а Россия — реальное присутствие на Дальнем Востоке.

Соколов, не видав этих предложений и зная о них только из устной традиции, писал, что они были отвергнуты Сенатом, а почему, неизвестно, «хотя и нетрудно угадать причину» [Соколов, 1851, с. 206]. Не знаю, как ему, а по мне, угадать её нельзя, так как вариантов много. Гадать, к счастью, нет нужды. Как недавно установлено [ВКЭ-1, с. 159], в Сенате чья-то равнодушная или коварная рука (см. Прилож. 9)подшила письмо Головина в папку предложений по улучшению флота, где оно и пролежало 250 лет. То есть, его идею не обсуждали. Хорошо это или плохо, но ВСЭ двинулась через Сибирь, и именно поэтому смогла состояться не только её камчатская часть, но и ДКО, предмет нашего рассказа.

Узнав в Якутске о гибели обоих лейтенантов (Ласениуса и Прончищева, об этом узнаем далее), посланных в Ледовитое море из устья Лены, Беринг, по всей видимости, решил, что туда плавать не следует, однако сам прекратить этот круг работ не имел права. Весной 1737 года он собрал консилиум из старших офицеров и двух академиков, и все дружно постановили воздержаться от повторения этих плаваний. То была первая попытка прекратить основную часть ДКО.

Постановление отправилось в Петербург, и две навигации (1737 и 1738 годы) моряки «Якуцка» и «Иркуцка» провели в Якутске. Лишь весной 1739 года туда прибыли лейтенанты братья Лаптевы с предписанием продолжить дело погибших. В этом они оба прославились, и их фамилия вполне справедливо увековечена в названии моря Лаптевых.

Но запрет едва не состоялся ещё дважды. Исходный план предусматривал окончание всей экспедиции в конце 1737 года, но ни одна из её задач не была к тому времени выполнена. В июле 1738 года Кабинет приказал Сенату и АК, на основе доноса Писарева (их за годы экспедиции было 25), «рассмотреть, возможно ль оную Камчатскую экспедицию в действо произвесть, дабы от того, хотя б впредь, напрасных казне убытков не было» (подробнее см. Прилож. 10).

Но, как заметил впоследствии Миддендорф, «предприятие держалось теперь само собою, именно самою огромностью издержек». (Нечто подобное мы видим и ныне: в СССР и России часты весьма дорогие затеи в расчете, что затраты можно будет наращивать далеко за пределами проектной стоимости.) Поэтому естественно, что в ответ АК рапортовала Сенату (20 дек. 1738 г.), ссылаясь на завершение некоторых работ, что экспедицию следует продолжить, «дабы издержанная… сумма не могла остаться втуне». При этом АК представила записку, в которой стоимость экспедиции на конец 1737 года оценена в довольно скромную сумму 300 тысяч рублей [Покровский, с. 82–84]. Однако записка эта весьма странная: она явно не рассчитана на внимательное чтение, ибо пестрит перечнями мелких выплат, крупных же не указывает вовсе.