Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Кузнецкий куст (сведения о Кузнецком Алатау) наименее чёток у пустозерских агентов, но всё же и он просматривается. Он тоже интересен, но к нашей теме не относится.

Итак, англичане собрали сведения о сибирской части Енисея, но ничего не узнали о его китайских (в нынешнем смысле) верховьях, что было бы им наиболее интересно. Это отчасти проделано через сто лет русскими (см. 4–10).

В февральском письме 1616 года Куракин выражал царю опасение, что «немцы» могут прибыть в Сибирь через устье Енисея, куда

«и большими кораблями из моря в Енисею пройти мочно; а Енисея де глубока, караблями ходить по ней мочно ж, и река угодна, боры и чорной лес и пашенные места есть, и рыба в той реке такова ж, что в Волге, и твои государевы сошные и промышленные люди на той реке живут многие» (РИБ, стл. 1050).

Верно здесь лишь то, что в Енисей, в отличие от Оби, может войти морской корабль. Может ли он подойти с запада к устью Енисея, сведений у Куракина не было, а все описанные им достоинства Енисея относятся к его средней и, в основном, южной частям, каковыми еще предстояло овладеть. Никаких «государевых людей», кроме сборщиков ясака из Туруханского зимовья, не было (лишь в 1618 г. Куракин послал на Енисей разведчиков, что привело к основанию Енисейского острога [Миллер, т. 2, с. 36]). Следовало привести какие-то доводы о наличии опасности от «немцев», и Куракин привел один:

«сказывал Немчин… Сава Француженин: тому лет с семь ходили Галанские Немцы кораблями морем к Мангазее, а хотели пройти к Енисею, и пришли того же лета к себе назад; а сказывали, что де лето было сиверно, льдом их в Енисею не пропустило, а только де дождались полуденного ветру, и им бы де в Енисею пройти было мочно» (РИБ, стл. 1051).

Ссыльный Савва Француженин [267]был весьма ненадежен, на севере не бывал никогда, так что верить ему не следовало. Голландцы могли иметь целью либо Мангазею (туда в те годы корабли морем давно не плавали), либо Енисей (туда вообще неизвестны плавания из Европы), но не их вместе. То ли тут передан без понимания слух, ходивший в Голландии, то ли это просто выдумка.

Хотя все известные посещения «немцами» Арктики были мирными, Куракин в следующем письме (март) заметил, что

«в Мангазее и в иных Сибирских городех люди немногие, стоять против многих людей некем», что «из Тобольска и из иных Сибирских городов помощи вскоре немочно» (стл. 1056)

Фактов опасности от «немцев» князь назвать не мог, зато привел донесение Кондратия Курочкина, единственного, кто (кроме спутников погибшего Луки — см. выше, Прилож. 3)посетил енисейское устье. О походе Курочкина см. далее, Прилож. 6.Как тогда полагалось, воевода поручил своему писарю пересказать в челобитной донесение целиком (откуда мы его содержание и знаем), хотя нужно было ему оттуда лишь одно: 5 лет назад был коч, который с огромным трудом смог на два дня выйти из Енисея в море в конце лета.

И вот, от лица безвестного Курочкина, воевода заявил царю: «поспеть де от Архангелского города в Монгазею недели в полпяты [268]мочно» (стл. 1052). Курочкин сказать этого не мог (и в его донесении этого нет), ибо сам плавал этим путем и знал, что один только волок занимает 5 недель и больше, а весь путь редко укладывается в один год. Не мог он также сказать и того, что в Мангазею способны проходить корабли (их тогда чётко отличали от кочей).

Вот на такой сомнительной основе Куракин и писал, что он,

«будет Немцы с торги и придут на Енисею или в Монгазею, и им (мангазейским воеводам) с ними торговать не велел» (стл. 1053).

Более того, он в конце первого письма спросил царя: велеть ли «немцам» торговать, а русским в Мангазею и из нее «ходить ли?» (там же). И, не дожидаясь царского ответа, во втором (мартовском) письме просил царя запретить плавание — нет, не в Енисей (туда и так никто не плавал, чего сам Куракин не скрывал), а в Обь, в Мангазею. Трудно поверить, но вскоре из Москвы пришло согласие. Воевода тут же объявил в Мангазею о желанном ему запрете.

В оправдание юного царя замечу, что ему было совсем не до сибирских дел. В Боярской думе шла отчаянная борьба «тушинцев» (прежних сторонников «Тушинского вора» Лжедмитрия II) и «пожарцев» (сторонников Дмитрия Пожарского, освободителя Москвы), причем первые явно побеждали. Что еще хуже, Московия была, как мы бы сейчас сказали, в кольце фронтов, и в польском плену пребывал отец царя Филарет, будущий патриарх.

Царская грамота вызвала протест, и возглавили его оба мангазейских воеводы, Иван Биркин и Воин Новокщёнов. Он многократно описан, и мне остается сказать, что протестовавшие однозначно заявили — морем в Обь никакое судно пройти не может, а волок пропускает лишь малые кочи: