Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

— Ваше высокопревосходительство, какой Байкал? Три дня назад вы сами не знали, уедем ли мы все из Красноярска! Вы сами сказали мне, что надежда только на атамана Семёнова! Или я неверно понял?

— Вам, полковник, надо знать, — ответил адмирал резко, — что слова верховной власти не могут вводить никого в заблуждение, эти слова никогда не меняются и всегда исполняются.

— Я в этом не сомневался, — полковник немного ошарашен, но и уступить не может никак. — Виновато моё неумение понимать смысл сказанных верховной властью слов. Вот ваша позавчерашняя телеграмма японскому командующему: «Мой выбор останавливается на атамане Семёнове». И вот: вы же просите японской поддержки, если другие державы будут против. Так, ваше превосходительство, или я опять не понял?

Колчак сломал в руках карандаш, вспыхнул:

— Это просто какое-то вымогательство данного назначения.

Весь красный, полковник встал, поклонился и вышел. Шатаясь, обходя неверной поступью во тьме горы замёрзших нечистот, долго брёл он с денщиком в самый хвост адмиральского поезда, где прицеплен его вагон. Теплей бы сейчас у офицеров конвоя, но «высокое полномочие представителя атамана Семёнова» требует ездить в отдельном вагоне. Впрочем, отдельным он был лишь по названию: что ни день, приходил кто-нибудь проситься ехать — кто с письмом от старого друга, кто с направлением от одного из тьмы генералов, а кто просто со слезами на глазах и младенцем на руках.

Заспанный казак стал кочегарить у печурки, денщик затеплил коптилку, а Сыробоярский, прежде чем дерябнуть стакан спирта и лечь под все одеяла и тулуп, спешно записал, стуча зубами, пункты отчёта атаману. Назавтра, отлежавшись, сядет у печурки писать отчёт, чем и сохранит ту беседу для истории [237] Последние дни колчаковщины, с. 158–160. . Поезд же всё стоит и будет стоять завтра.

Нет, не создан адмирал для кабинетных интриг. Что же касается его намерения встретиться с ненавистным атаманом, то оно не сможет быть исполнено ещё 26 лет, до того дня, когда Семёнов будет по воле Сталина повешен.

А сейчас, когда в Иркутской губернии кончается 21 декабря 1919 года, в Москве ещё только завершается рабочий день, и Сталин (занимающий сразу четыре высоких поста, но всё ещё малоизвестный) спешит кончить дела, чтобы вечером отметить своё сорокалетие, благо есть с кем — не расстрелял ещё он друзей.

27 декабря в Нижнеудинске (Иркутская губерния) поезда встали совсем, и адмиралу сообщили, что остановить их приказал командующий союзными войсками французский генерал Жанен — якобы ради безопасности самих поездов. После недели отчаянных переговоров (через чешских, разумеется, связистов) выяснилось, что сторонников у Верховного правителя больше нет, но что как частное лицо Александр Колчак может покинуть Сибирь и ему даже позволят остаться в своём вагоне. 4 января 1920 года адмирал заявил о передаче формальной власти Деникину (чей режим тоже погибал), а фактическую власть вручил «Генерал-Лейтенанту Атаману Семёнову».

Ох как тяжело было писать это! Через две недели после гордого заявления о «словах верховной власти», которые «никогда не меняются и всегда исполняются». Пришлось, выводя новый титул ненавистного Гришки (в 1918 году есаула, то есть казачьего капитана) с заглавных букв, забыть о полутора годах явной и полуявной войны, в которой Семёнов постоянно унижал самолюбивого адмирала. Ведь он позволял своим писакам называть его «грязным и больным человеком», прерывал, когда советовали японцы, телеграф и движение по магистрали, чем заставлял «всероссийского» правителя выполнять любые требования читинского царька «Григория I» — забыть ради чего? Ради спасения родины или ради надежды проехать через Читу живым?

И Колчак решил показать, что Чита ему лично не нужна: решил уходить пешком с отрядом офицеров через снега, скалы и леса, а затем и через вьюжные степи Монголии. Его таймырский опыт давал ему моральное право вновь быть командиром, а перенесённое загодя в его вагон походное казначейство (шесть пудов серебра) вселяло надежду не умереть в пути с голоду и всегда иметь транспорт — санный или вьючный. Предлагал ли он Аннушке Тимирёвой повторить подвиг Татьяны Прончищевой или надеялся, что верный адъютант довезёт её до Харбина? Не знаю.

Зато известно (например, из книги историка Сергея Мельгунова) другое: верный адъютант у него был — гвардейский лейтенант Дмитрий Трубчанинов, а вот отряда офицеров не нашлось. Ещё накануне почти весь конвой (500 солдат и офицеров) ушёл кто куда, даже к большевикам, а нынче оставшиеся офицеры мягко дали понять, что уходят без адмирала. Всем надоели «штор-мования». Только теперь Колчак рухнул в собственных глазах. Войдя утром к адмиралу, адъютант увидел его седым.