Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

А пока поезд беспрепятственно вышел из Омска, шёл уже третьи сутки, и челядь готовилась поздравлять Верховного с сорокапятилетием. Но едва он встал, вышел из купэ и прошёл в салон, офицер-шифровальщик принес из штабного вагона телеграмму: вечером красные вошли в Омск.

Колчак был в отчаянии и ярости, хотел даже отдать главкома под суд, хотя сам был виноват, назначив его [230] Грубого и неумелого Константина Сахарова, вместо Дитерихса, который настаивал на сдаче Омска, дабы войскам уйти за Иртыш и иметь его естественной линией обороны. Впрочем, Иртыш вскоре встал и большой пользы принести не мог. и допустив ему помощником того же Ринова. Вообще, в поезде адмирал продолжал смещать сановников, издавать грозные указы, топать ногами и даже бить посуду. Словом, как выражался Будберг, — штормовать.

Замечательно, что сам адмирал полагал поначалу, будто всё ещё движется вместе с армией и командует. Так, через 10 дней пути он сообщал в Иркутск из Ново-Николаевска (ныне Новосибирск):

«Я совершенно связан сейчас театром военных действий, и пока армия не примет вполне устойчивого положения, я не могу её оставить» [231] Разговор по прямому проводу министра внутренних дел Пепеляева с адмиралом Колчаком // Последние дни колчаковщины. Сб. документов. Центрархив. М.-Л., 1926, с. 134. .

Движение поездов было возможно постольку, поскольку соглашались везти чехи, державшие на дороге хоть какое-то подобие порядка. Чехи и адмирал яро ненавидели друг друга, а тут ещё обнародован был «Чешский меморандум», в котором Совет чехословацкого корпуса объявлял дальнейшую службу корпуса по охране и обслуживанию магистрали бессмысленной, поскольку

«охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось».

Обвинялся здесь не сам Колчак и не его правительство, а «местные русские военные органы», которые «позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир», и требовали авторы лишь предоставления права «к воспрепятствованию бесправия и преступлений, с какой бы стороны они ни исходили». Так что сердиться Верховному было не на что.

По сути, он с чехами согласился, когда сказал своему министру Виктору Пепеляеву по прямому проводу (лента сохранила нам его слова точно):

«Основной причиной неудовлетворительного внутреннего управления является беззаконная деятельность низших агентов власти как военных, так и гражданских», которая «представляет сплошное преступление». Оно лишь «усугубляется деятельностью военных частей польских и чешских».

Однако адмирал укоротить своих атаманов не умел и заштормовал:

«повелеваю прекратить всякие сношения с этими лицами, вступившими на путь политического интриганства и шантажа». Чешское вмешательство «приведёт к полному прекращению движения русских эшелонов и гибели многих из них», и он ответит «вооружённой силой и борьбой, не останавливаясь ни перед чем» [232] Текст «Чешского меморандума» и ответов Колчака см. там же, с. 112–116. .

Глядя на те события из нашего сегодня, отрицать заслуги чехословацких и польских войск в белом деле нелепо, но в те дни всё смотрелось иначе. Чехи и словаки (в отличие от поляков [233] Чехословацкий корпус создан в начале 1918 г. (до 60 тыс. чел.) и сыграл огромную роль, но в конце года, когда его возглавил чешский ген. Ян Сыровы, ушёл с фронта. Польская дивизия (до 13 тыс. чел., командир: полк. рус. службы Казимир Румша) создана в начале 1919 г., и один её полк (уланы) немного воевал тогда с красными. Румша звал к борьбе с красными [Dyboski, s. Ill], но не имел сильной поддержки ни в дивизии, ни в Польше. Корпус и дивизия охраняли жел. дорогу и грабили, а отряды дивизии не раз подавляли антиколчаковские мятежи. В бои с красными дивизия вступила в дек. 1919 г., став (по приказу союзного командования) в хвосте отступавших белых. В янв. 1920 г. осн. часть поляков сдалась красным, лишь Румша с тысячей человек прорвался в Харбин, и в августе они уже воевали с красными в Польше. ) вот уже год не воевали, и отказ их охранять дорогу лишал их, в глазах русского командования, всякого права на внимание; они же требовали себе дорогу целиком, чтобы уехать вне очереди.

Притом чехи в массе гнали паровозы на восток, пока те не выходили из строя [Черкашин, с. 307], и везли огромное количество припасов и награбленного добра [234] Из письма А. В. Сыробоярского к Сыровы, янв. 1920: «Грустно было провожать их уходившие на восток эшелоны, перегруженные не столько боевым имуществом, но более всего так наз. военной добычей. Везлась мебель, экипажи, коляски, громадные моторные лодки, медь, железо, станки и др.» // [Еленевский, № 3, с. 12]. . Согласитесь: видеть, как чехи отнимают паровоз у санитарного поезда, чтобы везти себе всё это, невыносимо. Одиннадцать дней Верховный игнорировал меморандум (чего делать было никак нельзя), а на двенадцатый сел писать цитированные протесты. Через полвека Тимирёва вспоминала: