Евгений Трефилов - Пугачев

Впрочем, сохранился один документ, относящийся к судопроизводству в «Военной коллегии». Речь идет о клятве, которую, предположительно, в случае недостатка обвинительных доказательств давал подозреваемый, чтобы освободиться от наказания: «Аз, нижепоименованный, обещаюсь и клянуся всемогущим богом перед святым его евангелием, что клевещет на меня тот, будто я сделал то. Аз же ей-ей иже и ни-ни, как сие божественное евангелие учит и заповедает нам действовать, что я того не делывал, а естли я сказал ложно, что мне изглаголано пресвитером клянущихся и неправедно глаголящим, то буду отлучен от святого единого бога, в сем нынешнем и будущем веце и затресусь яко Каин и да приму проказу Гиезину и удавление Иудино и смерть Ананину и жены его Сапфиры, и буду я з беззаконными еретиками в жилище вечного огня уготованном и не обрящу славы в день воздаяния его и да казнит меня высший царь, яко преступника и супостата. В заключении же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего, аминь» [400] Цит. по: Крестьянская война в России в 1773–1775 гг. Т. 2. С. 461. .

К сожалению, до нас дошло не слишком много свидетельств о каких-то конкретных судебных делах, разбиравшихся в «Военной коллегии». Некоторая информация на этот счет содержится в следственных показаниях Максима Шигаева. Он вспоминал, что однажды в отсутствие Пугачева в Берде «по приговору коллежских судей» были повешены три гусара, сражавшиеся против повстанцев, и один гренадер или солдат. Последний поначалу «сказывался гвардейским солдатом», которого будто бы к самозванцу послал сам цесаревич Павел Петрович, однако затем изменил показания: «послан из Бугульмы от генерала (Бибикова. — Е. Т.) для увещевания толпы (повстанцев. — Е. Т.), чтобы не дрались» против правительственных войск. А тут еще «башкирцы» нашли у пленного два зашитых в камзол письма, которые он вез в Оренбург, где говорилось о скором прибытии войск на помощь осажденному городу. За то, что во время допроса в коллегии «показывал разноречие, а потому и сочтен он за шпиона», пленный был казнен [401] См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 89, 89 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 254 об.; Пугачевщина. Т. 3. С. 213. .

Однако суд и расправа чинились не только в «злодейской» «Военной коллегии» и главном пугачевском войске. Разумеется, занимались этим и местные повстанческие командиры, например атаман в Яицком городке Никита Каргин. По его собственному признанию, однажды он и местные старшины «одну казачью жену секли плетьми и дважды огнем жгли: первый раз зажженным веником, а в другой на площади подложенными под ноги дровами». Казачку мучили «за то, что она с умыслу зажигала свой дом и показывала ложно на мать свою и мужа, а равно и на сторонних людей, будто бы зажигала она по наущению их, но после призналась, что сделала сама собой». К этому рассказу Каргин сделал немаловажное добавление: оказывается, дрова под ноги женщине подкладывал ее собственный муж, которого она обвинила в подстрекательстве к поджогу. На второй или третий день после пытки казачка умерла [402] См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 467. Ч. 13. Л. 131–132. .

К вышесказанному следует добавить, что в некоторых повстанческих канцеляриях не просто допрашивали людей, но и фиксировали их показания; в одном случае даже было записано решение по делу. Следовательно, нельзя полностью согласиться с современным историком В. Я. Маулем, считающим, что «в повстанческом лагере отсутствует характерная для екатерининской власти судебно-следственная процедура»; она не отсутствует напрочь, хотя и была весьма плохо развита. Однако исследователь, несомненно, прав, утверждая, что главным доказательством вины того или иного человека служила жалоба на него со стороны простолюдинов, например казаков или крестьян [403] См.: Документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 177, 204, 234; Воззвания и переписка вожаков пугачевского движения в Поволжье и на Урале. С. 80–85, 101, 102, 124, 125, 190, 191; Мауль В. Я. Архетипы русского бунта XVIII столетия // Пушкин А. С., Цветаева М. И., Мауль В. Я. Русский бунт. М., 2007. С. 141, 142. , в чем мы неоднократно убеждались и еще не раз убедимся.

Попробуем разобраться, насколько справедливы обвинения в том, что повстанческие казни были многочисленны и носили крайне жестокий характер. Например, в одном екатерининском манифесте говорится, что бунтовщики убивали и мучили «состояния вышняго и нижняго (то есть дворян и простолюдинов. — Е. Т.) обоего пола людей, даже и до невинных младенцев». Во время восстания в осажденном Оренбурге даже поговаривали, будто бы пугачевцы уже и сами начали страдать от собственной жестокости. В своей «летописи» П. И. Рычков писал, что от пленного бунтовщика и от людей, добровольно вышедших из самозванческого стана, по городу «пронесся чудный слух», якобы в Берде, «при которой в буераках находится великое множество мертвых тел, побитых и удавленных злодеем, оказываются частые привидения и тревожат их обличением о своей невинности и о их варварствах, да и требуют погребения тел своих в землю; а за тем-де злодеи в ночное время и за водою на реку Сакмару не только поодиночке, но и малолюдно уже не ходят, да и во снах-де оным злодеям с такими представлениями кажутся. Однажды, якобы, так они в ночное время чрез то встревожились, что возмечтав, будто наступают на них военные люди, стреляли из пушек». «Ежели сие справедливо, — заключал Рычков, — то без сомнения происходило в них от воображения, в рассуждении многих их злодейств, чему движение их совести и всегдашнее пьянство наибольшею могло быть причиною» [404] Летопись Рычкова. С. 321; Следствие и суд над Е. И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 9. С. 138. .