Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

Так или иначе, организационная работа расширялась и осложнялась. Понадобилось и много денег, и литературы, и людей, но нехватало ни того, ни другого. Кружки же росли. Приходилось одним и тем же членам кружка заниматься и организацией и пропагандой. Помню, как во время обеденного перерыва приходилось просматривать Дикштейна, а вечером по нему заниматься в кружке.

Все же стали вырабатываться некоторые правила; например: — завязалась связь через рабочего или работницу из какой-нибудь мастерской, — первая задача была в 2-3 недели обработать этого товарища; при чем во главу угла ставилась конспирация. Поэтому никогда, нигде ни одного лишнего вопроса, ни в коем случае не спрашивать ни о ком. Заведомо ставилось своей целью не знать фамилию друг друга, дабы не дрогнул ни один мускул в лице на допросе у жандармов (из нас уже никто не сомневался, что рано или поздно к ним попадем) и этим самым не выдавать связь. Итак, обработав нужного товарища, ему же поручали в свою очередь сорганизовать кружок. Стали попадаться довольно часто безграмотные и, кроме всех многочисленных обязанностей, — приходилось более грамотным заняться преподаванием грамоты, но на все это

[121]

нехватало рук... Главные силы нашего кружка — ученики Труда» {16} 16 Так в оригинале — открывающая кавычка отсутствует —V_E. были перегружены работой. Кое-кто из них уже был арестован, кое за кем уже основательно следили, им необходимо было на время оставить Одессу. Уехал М. Вейнштейн в Кременчуг, Б. Гринштейн — в Елисаветград. Местная интеллигенция была очень законспирирована и к ней добраться было очень трудно. Жизнь шла своим чередом. Началась петербургская забастовка, и тут мы впервые почувствовали, что наша организация связывается и с другими городами. Стали собирать деньги для петербургских рабочих. Характерно указать, что все вопросы борьбы, известия или мысли обсуждались устно, при чем не кем-либо другим, а просто рабочими. Не помню, ни одного листка до конца 1897 года. Так мы собрали сумму, помнится мне, свыше 80 руб., и с гордостью и радостью отнесли нашу лепту старшим товарищам, а именно на квартиру М. Даргольца, где и познакомились с другими членами кружка Эм. Нудельманом и Лехтманом. Этих товарищей не преминули использовать для занятий с кружком портних. Хотя они больше стремились работать на заводах и фабриках, но все же взяли на себя работу и в наших кружках.

Таким образом, можно сказать, что одесское рабочее движение в начале того периода обходилось собственными силами. С нами, т.-е. со старшим кружком занимался Б. Гринштейн, но когда он, по независящим от него обстоятельствам, должен был уехать, то он меня связал с С. Б. Лазаревичем, который фигурировал под именем «Осип» и «Старик». Он был окружен ореолом, — во-первых, благодаря своим знаниям, во-вторых, как уже пострадавший. О нем шла такая легенда, что он сидел в каменном мешке, представлявшем собой круглое ужасное здание (очевидно имелась в виду крепость).

Стоит ему еще раз попасть, то... Что это такое, мы не знали, но чтобы этого не случилось, мы его очень оберегали. Все же с отъездом Гринштейна мне пришлось с ним видеться, и я в категорической форме потребовала помощи для наших кружков. Помощь была обещана, при чем было мне тут же пространно объяснена историческая неизбежность социалистического строя. Также была указана легальная литература и — уже в заключение — целая лекция, как держать себе на допросах, если попадем в лапы жандармов.

[122]

Все сводилось к отрицанию все и вся, не смущаясь жандармскими заявлениями, что они «обо всем все равно знают». Эти уроки конспирации так крепко и прямолинейно были восприняты, что во время нашего ареста вся ваша братия, — за исключением одного из членов молодого кружка новообращенных трудников, — не то что не давала показаний, а просто отрицала все; даже, когда вели на очную ставку М. Даргольца с кружком молодых трудников, которые уличали его в том, что он им послал такого-то, он ответил полным отрицанием.

Также курьезно делала показания одна из хозяек конспиративной квартиры, Поля Левенсон — девушка почти безграмотная. Вот вызывают ее на допрос. Предлагают опознать таких-то и таких-то, ряд карточек и фамилий. Боясь сказать лишнее, она твердо заявляет: «никого и ничего не знаю». Следует целый ряд доказательств с указанием дат, когда кто бывал и т. д. Левенсон продолжает все одно: «никого и ничего не знаю». Преподносится домовая книга. Отрицание продолжается вплоть до того, что не только она там не жила, но отрицает существование самой улицы, квартиры и дома. Следует благоразумное возмущение жандармов: «это дикое упрямство глупых женщин». Вызывается Оля Вольфсон, девушка молодая, развитая с игривым умом. Вот к ней-то решил аппелировать полковник Бессонов, что де женщины «держат себя с таким тупым упрямством» и т. д.