Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1 - Греция

Это басня 85 Бабрия – о войне собак и волков. Ее большую часть занимает речь полководца собак, «ахейского пса», увещевающего собак не рваться в бой, так как им, разномастным и разноплеменным – кто из Крита, кто из земли молоссов и долопов, кто из Акарнании, Фракии, Кипра, – не так-то легко одолеть единую породу волков. Здесь указанием на «скрытый смысл» служит своеобразие сюжетного строя, не объяснимое внутренней логикой действия. Прежде всего, удивляет редкое у Бабрия перенесение человеческих порядков на животных (выборы стратега и т. д.; ср., впрочем, басню 31, где такое перенесение объясняется пародией); затем, кажется непонятным перечень собачьих пород: в нем пропущены знаменитые лаконские собаки, но упомянуты ничем не замечательные акарнанские и кипрские, вождем же назван ахейский пес, хотя ахейские собаки никогда хорошими не считались; и, наконец, бросается в глаза, что все эти странности легко объясняются, если предположить в этой басне политическую аллегорию из эпохи войн Ахейского союза. В таком случае ахейский пес-командир будет изображать Арата (или какого-нибудь другого ахейского вождя), отсутствие лаконских собак будет объясняться тем, что Спарта в Ахейский союз не входила и в войнах его не участвовала, вся же басня окажется намеком на какую-нибудь войну терзаемого внутренними раздорами Ахейского союза с сильным внешним врагом – этолийцами, македонянами или римлянами. Наиболее вероятным представляется намек на войну против Деметрия II Македонского (239–229 годы до н. э.), так как в этой войне союзниками ахейцев выступали этолийцы и – правда, недолгое время – эпироты с амбракийцами (т. е. молоссы, долопы и акарнанцы) 72. Была ли эта басня сложена современными публицистами или позднейшими историками для украшения своих сочинений, неизвестно: Бабрий мог найти ее в каком-нибудь сборнике басенных извлечений из исторических сочинений (вместе с баснями 9, 70, 128, 166, общее происхождение которых установлено Крузиусом).

Других столь же ярких примеров «скрытого смысла» у баснописцев нет. Лишь с сомнением можно предположить, что необычное сюжетное строение некоторых басен также объясняется намеками на какие-то нам неизвестные конкретные события: так, у Бабрия описательная басня 102 может быть комплиментом какому-нибудь императору или наместнику, а у Федра сюжетно неслаженная басня I, 17 могла намекать на участь какого-нибудь современника. Понятно, что при суждении о таких баснях нужно быть очень осторожным, чтобы не принять за политический намек случайную композиционную неловкость или жанровый эксперимент 73.

Тем более недопустимо выискивать «скрытый смысл» в баснях, не содержащих никаких прямых или косвенных указаний на наличие такового. Всякий басенный урок потенциально приложим к бесконечному количеству конкретных случаев; зная, что басни Федра писались в I веке н. э., мы можем без труда найти в сочинениях Тацита и Светония множество крупных и мелких событий, к которым можно применить ту или иную басню; но если, например, басня о лягушках, просивших царя, оказывается применимой к смене правлений Августа и Тиберия (или Тиберия и Сеяна, или Тиберия и Калигулы, или Клавдия и Нерона), то в лучшем случае можно сказать, что современники, вероятно, вспоминали об этой басне при этих обстоятельствах, и никак нельзя сказать, будто Федр сочинил эту басню именно по этому поводу. Ф. Хох в своей диссертации о тексте Бабрия 74, толкуя басню 34 с ее моралью: «против тех, кто, забрав чужое имущество, страдает, когда приходится его возвращать законному владельцу», добавляет: velut Franci nunc Alsatiam, – диссертация была защищена 5 января 1871 года. Можно не сомневаться, что современники Бабрия находили поводы для не менее остроумного применения его басен, но сам баснописец мог быть так же далек от мысли об этих применениях, как и от мысли о Франко-прусской войне. Поэтому наивными представляются многовековые попытки ученых приискать реальный субстрат чуть ли не для каждой басни Федра 75.

В толкованиях такого рода можно различить два направления: политическое и биографическое. В первом случае ходовые басенные мотивы прикрепляются к сообщаемым историками фактам современной римской жизни – борьбе Сеяна за власть (I, 2, 6, 15, 19, 30; II, 4), доносам и казням богачей (I, 12; II, 6, 7; IV, 6; V, 4), возвышению вольноотпущенников (I, 3, 27; IV, 17) и т. п. Во втором случае басенные мотивы прикрепляются к немногим известным фактам биографии Федра: его несчастью (несправедливое обвинение – II, 6; III, 10; А, 4; А, 22; одиночество в беде – I, 9, 21; III, 9; IV, 1; V, 2; А, 12; предполагаемое изгнание – I, 18; А, 19; мечта о мести врагам – I, 26, 28; III, 2; V, 3) и его литературной деятельности (против завистников и критиков – III, 6, 16; IV, 3, 8, 10; V, 9; против плагиаторов и подражателей – IV, 11, 17, 24; V, 7) 76. Иногда такие толкования остроумны (например, ставшее общепринятым предположение Дебильона, что в басне I, 6 имеется в виду предполагавшийся в 25 году брак Сеяна с Ливией, вдовою Друза, – Tac ., Ann. IV, 39), иногда диковинно фантастичны, но в любом случае они вполне произвольны и недоказуемы 77. В баснях Бабрия примеров такого «скрытого смысла» почти не найдено; но это объясняется не тем, что Бабрий менее отзывчив на политические события и менее склонен изливать в стихах свои жизненные заботы (хотя само по себе это вполне возможно), а только тем, что эпоха Бабрия и биография Бабрия очень мало известны и не представляют в распоряжение комментаторов достаточно фактов, вокруг которых можно было бы группировать басенные мотивы 78. Таким образом, вопрос о «скрытом смысле» басен Федра и Бабрия при наличном состоянии материала не поддается исследованию и для характеристики идейного облика баснописцев служить не может.