Моника Блэк - Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

Суды по обвинению в колдовстве проходили в крохотных местечках, как, например, Лек у датской границы и Тюркхайм далеко на юге. Проходили они и в городах покрупнее (Бремерхафен, Гифхорн, Целле, Хильдесхайм), и в больших городах (Берлин, Гамбург и Киль). В некоторых местах, скажем в Фильсхофене и Брауншвейге, судя по всему, случился лишь один инцидент, тогда как в других, в том числе в Люнебурге, Гамельне и Уэльцене, шли сплошным потоком. Северные земли Шлезвиг-Гольштейн и Нижняя Саксония заметно перевешивают в этой статистике [612] Schäfer , Der Okkulttäter , X–XI. .

Научное изучение колдовства, современное и прежних времен, говорит, что это практически повсеместное явление. Лишь один пример: в 1920-х гг. в Пенсильвании убежденность человека в том, что сосед его сглазил, привела к убийству [613] David W. Kriebel, Powwowing Amongst the Pennsylvania Dutch: Traditional Medical Practice in the Modern World (University Park, PA: Pennsylvania State University Press, 2007), 117. Цит. в: Davies, Grimoires , 209–10. . В своей всемирной истории охоты на ведьм Вольфганг Берингер пишет, что в социумах по всему миру «колдовство часто синоним зла» [614] Behringer, Witches and Witch-Hunts , 2. . Верования, что люди могут тайно замышлять вред своим соседям (или членам их семьи, фермам, скоту), обнаруживаются почти одновременно с делом Эберлинга и в других местах — во Франции, Италии, Англии, Венгрии и Польше [615] Для общей информации см.: Willem de Blécourt, «The Witch, Her Victim, the Unwitcher, and the Researcher: The Continued Existence of Traditional Witchcraft», in Bengt Ankarloo and Stuart Clark, eds., Witchcraft and Magic in Europe: The Twentieth Century (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1999). О Дании: Gustav Henningsen, «Witch Persecution After the Era of the Witch Trials: A Contribution to Danish Ethnohistory», Scandinavian Yearbook of Folklore 44 (1988): 103–53. Об Англии: Owen Davies, «Healing Charms in Use in England and Wales, 1700–1950», Folklore 107 (1996): 19–32. О Финляндии: Laura Stark-Arola, Magic, Body and Social Order: The Contribution of Gender Through Women's Private Rituals in Traditional Finland (Helsinki: Finnish Literature Society, 1998). О Франции: Jeanne FavretSaada, Les Mots, la mort, les sorts: La sorcellerie dans le Bocage (Paris: Gallimard, 1977), в переводе на английский язык: Deadly Words: Witchcraft in the Bocage (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1981), trans. Catherine Cullen. Об Италии: Thomas Hauschild, Macht und Magie in Italien: Über Frauenzauber, Kirche und Politik (Gifkendorf: Merlin Verlag, 2002). О Польше: Aldona Christina Schiffmann, «The Witch and Crime: The Persecution of Witches in Twentieth-Century Poland», Scandinavian Yearbook of Folklore 43 (1987): 147–64. О Западной Германии: Baumhauer, Johann Kruse, and Inge Schöck, Hexenglaube in der Gegenwart: Empirische Untersuchungen in Südwestdeutschland (Tübingen: Tübinger Vereinigung f. Volkskunde, 1978). .

Тем не менее хотя вера в существование ведьм жила и до сих пор живет во многих частях мира, она может принимать разные формы и часто прорывается в ответ на резкие социальные изменения и нестабильность. Их связывает, говорят ученые, отношение к вопросам близости и недоверия. Колдовство «вызывает в воображении опасность вероломных нападений со стороны ближних», пишет антрополог Петер Гешьер, оно предупреждает, что «семена разрушения спрятаны внутри» отношений между людьми. Страх перед ведьмами — следовательно, и перед обвинениями в колдовстве — с большей вероятностью выходит на поверхность в моменты нестабильности, неуверенности и дискомфорта, во времена, очень похожие на те, что настали после Второй мировой войны в Германии. Он преобладает в ситуациях, когда из-за драматических перемен знакомое вдруг кажется чужим и даже обычные ситуации — болезнь, невезение, несчастные случаи, ранения — приобретают зловещее звучание. Смерть или травма, случившиеся сразу вслед за другими несчастьями, могут показаться неслучайными, подстроенными умыслом кого-то, действующего втайне, за спиной. Разумеется, даже во времена серьезных бедствий не любая неудача будет воспринята как результат колдовства, но повсеместное недоверие делает этот вывод более вероятным [616] Peter Geschiere, Witchcraft, Intimacy, and Trust: Africa in Comparison (Chicago: University of Chicago Press, 2013), xv; Michael D. Bailey, «Provincializing European Witchcraft: Thoughts on Peter Geschiere's Latest Synthesis», Magic, Ritual, and Witchcraft (Summer 2015): 86–87; Robin Briggs, Witches and Neighbors: The Social and Cultural Context of European Witchcraft (New York: Penguin, 1996). .

В этом смысле боязнь ведьм можно рассматривать как культурную идиому межличностного и общинного конфликта, способ восприятия мира и интерпретации происходящего в нем, поиск причин, стоящих за причинами. Как азанде задавались вопросом, какой самый главный смысл может стоять за обрушением амбара в конкретный момент, жители Западной Германии в 1950-х гг. спрашивали: «Кто сделал так, что мой ребенок заболел? Кто отвечает за то, что мои свиньи гибнут, а коровы не дают молока?» Обвинения в колдовстве служили языком и логикой осуждения, когда несчастье нельзя было объяснить иначе.

Всплеск обвинений в колдовстве в начале существования Западной Германии почти совершенно забытая страница истории. Лишь горстка специалистов что-либо об этом писала. В середине 1960-х гг. фольклорист Леопольд Шмидт предложил единственную теорию для объяснения такого всплеска: приток в страну миллионов немецких беженцев, изгнанных или вынужденных уехать из Восточной Европы, создал социальное напряжение, которое вылилось в обвинения в сверхъестественных злодеяниях [617] Leopold Schmidt, Volksglaube u. Volksgut (1966), 282. Цит. в: Baumhauer, Johann Kruse , 205. . Безусловно, резкий рост беженцев наблюдался в земле Шлезвиг-Гольштейн, принявшей в послевоенные годы больший их процент относительно коренного населения, чем любая другая федеральная земля. Деревенская жизнь претерпела колоссальные структурные изменения [618] Lattimore, Bertram Gresh, Jr., The Assimilation of German Expellees into the West German Polity and Society Since 1945: A Case Study of Eutin, Schleswig-Holstein (The Hague: Martinus Nijhof, 1974), 5; George Gerolimatos, «Structural Change and Democratization of Schleswig-Holstein's Agriculture, 1945–1973» (PhD diss., History, UNC–Chapel Hill, 2014), 111–13; Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein», 54; Baumhauer, Johann Kruse , 205. . Однако большинство дел о колдовстве приходятся на середину 1950-х гг., когда прошло почти десять лет после того, как беженцы в основном уже обустроились. Дело Эберлинга — наверное, единственное, по которому до нас дошла существенная документация, — затрагивало людей, знавших друг друга много лет. Это заставляет предположить, что ужас перед ведьмами в 1950-х гг. мог быть связан не столько с присутствием чужаков в поселениях, сколько с тем, что затянувшееся недоверие и неприязнь в низах общества после 1945 г. выражались так странно и двойственно [619] Baumhauer, Johann Kruse , 269–70. .