Паоло Сартори - Эксперименты империи. Aдат, шариат и производство знаний в Казахской степи

После провала оренбургских кодификационных проектов интерес к казахскому обычному праву несколько ослаб. Однако правительство не спешило отказаться от своих прежних планов. Как мы заметили выше, подготовка новых реформ в Казахской степи могла реанимировать сборник И. Я. Осмоловского или по крайней мере отдельные его положения. Этому помешал В. В. Григорьев. Из-за его действий работа, проделанная И. Я. Осмоловским, не была доступна тому кругу лиц, который продолжал заниматься изучением казахского обычного права. По этому поводу Н. И. Гродеков, крайне заинтересованный в такого рода материалах, с сожалением писал, что «труд его (Осмоловского. — П. Ш., П. С. ) однако, не был издан и, таким образом, погиб для дела» [465] Гродеков Н. И. Киргизы и каракиргизы Сыр-Дарьинской области: юридический быт. Совр. издан. С. 10. . В контексте сказанного важно разобраться со следующими вопросами: к каким результатам пришли исследователи адата второй половины XIX — начала XX в., учитывая отсутствие такого важного с методологической и источниковедческой точки зрения текста, как сборник И. Я. Осмоловского? Были ли труд И. Я. Осмоловского и его язык созвучны новым подходам к интерпретации казахского обычного права?

Прежде чем говорить о конкретных работах и людях, которые за ними стояли, мы должны обратить внимание на общую характеристику времени, в условиях которого создавались новые сборники казахского обычного права. В 1860‐е гг., в эпоху либеральных реформ Александра II, вместе с изменением системы судопроизводства происходит стремительный рост числа профессиональных юристов. Резкое повышение образовательного уровня чиновников, занятых в правовой сфере, приводит к тому, что в 1870 г. в Петербургском, Московском, Харьковском и Одесском округах, как наиболее показательных примерах, 80 % судей имели высшее образование [466] Уортман Р. С. Властители и судии. С. 442–443. . В это же время модернизируется правовое сознание общества. Политика империи на восточных окраинах получает неоднозначную и порой весьма критическую оценку. Среди влиятельных представителей либеральной общественности такое мнение, в частности, озвучил известный русский философ В. С. Соловьев, требовавший «узаконить равноправность вер и народов Российской империи» [467] Шаблей П. С. Л. А. Тихомиров о национальной и конфессиональной политике Российского государства: история и современные задачи // Научные труды Института бизнеса и политики. М., 2008. Вып. 5: Вопросы истории и политики. С. 60; Бендин А. Ю. Владимир Соловьев о проблемах веротерпимости в Российской империи // Россия и Вселенская Церковь: В. С. Соловьев и проблема религиозного и культурного единения человечества / Ред. В. Порус. М., 2004. С. 58–71. . На фоне этих изменений не следует забывать и про другие факторы — более существенные с практической точки зрения. Вторая половина XIX в. знаменуется бурным развитием науки и всплеском интереса разных научных обществ к обычаям и традициям инородческого населения государства. На серьезный научный уровень выходит этнография. В империи издается несколько этнографических журналов и сборников [468] Среди них журналы «Живая старина» (издавался с 1890 по 1916 г.) и «Этнографическое обозрение» (с 1889 г. по настоящее время); сборники и исследования: Окраины России: Сибирь, Туркестан, Кавказ и полярная часть Европейской России / Ред. П. П. Семенов. СПб., 1900; Паули Ф. Х. Этнографическое описание народов России. СПб., 1862; Пыпин А. Н. История русской этнографии: В 4 т. СПб., 1890–1892. . Этнография обретает статус самостоятельной дисциплины и преподается в рамках университетского курса. Все это в конечном счете приводит к росту качества полевого исследования — разрабатываются особые приемы и методы наблюдений, методики обработки результатов, правила записи обычаев и традиций. Получают дальнейшее развитие и этнографические программы. Так, в 1887 г. создается новая «программа для собирания сведений об юридических обычаях». В отличие от своих аналогов первой половины XIX в. (описанных нами во второй главе), эта программа была чрезвычайно обширной — включала в себя 31 раздел и более 2000 вопросов. В ее подготовке участвовали ведущие ученые: М. М. Ковалевский, М. Н. Харузин, Н. Н. Харузин, Е. И. Якушкин и др. Новая программа способствовала стремлению составителей сборников местных обычаев и права продемонстрировать «непредвзятый взгляд и критическое отношение к фактам народной жизни» [469] Керимова М. М. Жизнь, отданная науке: семья этнографов Харузиных. М., 2011. С. 557–568. . Наряду с изучением русского народа, проживавшего в европейской части государства, происходит развитие отдаленных региональных центров. Во второй половине XIX в. детальному исследованию Казахского края помогло образование филиалов ИРГО: Оренбургского в 1868 г., Западно-Сибирского в 1877 г. и Семипалатинского подотдела в 1902 г. [470] См.: Масанов Э. А. Очерк истории этнографического изучения казахского народа в СССР. С. 168, 256, 246. Одновременно с этнографией на новый уровень выходит востоковедение. Появляется ряд востоковедческих обществ и центров. Формируются научные школы. Между учеными намечается серьезное расхождение в осознании значения своей работы. Одни стремятся абстрагироваться от современной реальности и погрузиться благодаря этому в глубокое изучение текстов. Другие размышляют о привязке своей деятельности к практическому осуществлению колониальной политики [471] См. об этих тенденциях: Tolz V. Russia’s Own Orient. P. 73–79. . В этом контексте следует осторожно относиться к выводам Натаниэля Найта, который противопоставляет российскую модель востоковедения британской и французской как наиболее близких по его мнению, к саидовской схеме ориентализма [472] Knight N. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2000. Vol. 1. Is. 4. P. 709–715. Вера Тольц предлагает не спешить с объединением позиций русских востоковедов в какую-либо общую группу (ориентация на немецкую или британскую школу), а проанализировать их по отдельности. Этот подход представляется для нас убедительным. См.: Tolz V. Russia’s Own Orient. P. 132. . Эта идея, однако, не получает поддержки со стороны других исследователей, указывающих на то, что переплетение между знанием и властью среди имперских востоковедов Центральной Азии проявлялось даже более заметно, чем в Британской Индии [473] Morrison A. «Applied Orientalism» in British India and Tsarist Turkestan // Comparative Studies in Society and History. 2009. Vol. 51. No. 3. P. 629, 644. .