Паоло Сартори - Эксперименты империи. Aдат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Славу «первого историка» А. И. Левшин разделил также и со славой составителя наиболее известной версии правового кодекса «Жеті-Жарғы», включенного в книгу. С 1870‐х гг. ни одна крупная работа по казахскому обычному праву не обходилась без использования версии «законов хана Тауке», записанной А. И. Левшиным. Прежние варианты письменной фиксации уложений хана Тауке (К. Шукуралиева [213] Старшина яппасского (жаппас) рода Кубек Шукуралиев. Его запись адата, сделанная в 1804 г., состоит из 11 статей. См. о нем: Фукс С. Л. История казахского права по русским источникам XVIII–XX вв. С. 420. , Я. П. Гавердовского, Г. И. Спасского [214] Г. И. Спасский — русский историк, основатель первого краеведческого журнала «Сибирский вестник». См.: Пономарева С. А. Григорий Иванович Спасский: исследователь Сибири и Алтая. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Томск, 2017. , С. Б. Броневского) были не так востребованы. В чем причины успеха А. И. Левшина? Его книга, напечатанная в 1832 г., имелась в библиотеках и канцеляриях Оренбурга, Омска, Санкт-Петербурга и других городов. Известно, что запись адата Я. П. Гавердовского не была издана в XIX в. Тексты Г. И. Спасского, К. Шукуралиева, С. Броневского были достаточно схематичны и в литературном отношении уступали тонкостям литературной обработки, сделанной А. И. Левшиным, позволившей, таким образом, сделать книгу доступной не только академической и бюрократической аудитории, но и обывательской среде. А. И. Левшин, имевший доступ к разным архивам, смог успешно систематизировать и синтезировать ряд материалов, подготовленных его предшественниками. Существует мнение, что исследователь заимствовал значительную часть сведений из сборника Омского комитета 1823 г. и записок Я. П. Гавердовского [215] Только в середине ХХ в. удалось это установить. См.: Фукс С. Л. История казахского права по русским источникам XVIII–XX вв. С. 421. .

Отношение имперских властей к казахскому праву в целом и к адату и шариату в частности начинает меняться в 1840‐х гг. Этому могло способствовать несколько факторов: расставание с романтической верой в «цивилизующую силу» одной лишь правовой реформы, формирование российского законоведения, начавшего проводить принципиальное различие между обычным и конфессиональным правом, а также распространение представления о религии как о ключевом средстве национальной идентификации (и начало экспериментов по русификации западных окраин через обращение в православие) [216] Долбилов М. Д., Сталюнас Д. «Обратная уния»: из истории отношений между католицизмом и православием в Российской империи. 1840−1873. Вильнюс, 2010. .

Так, спустя два десятилетия после оптимистических планов М. М. Сперанского проект кодификации казахского права начали формулировать как рутинную бюрократическую задачу, не имеющую никаких дополнительных политических (а тем более «цивилизационных») целей. К примеру, Положение об управлении оренбургскими киргизами 1844 г. ставило перед ОПК задачу «озаботиться собранием и приведением в порядок киргизских обычаев, имеющих в орде силу закона, дабы составить из оных род особого свода для руководства при производстве и решении тех дел, которые должны разбираться и судиться на основании сих народных обычаев» [217] Материалы по истории политического строя Казахстана. С. 223. .

Одновременно оформляется негативный по отношению к исламу вектор имперской политики в Степи, который перестает быть производной противоборства разных групп интересов и проявляется даже во вполне заурядных с политической точки зрения эпизодах [218] По мнению П. Верта, активизация внимания российских властей к мусульманам позволяет говорить об «открытии» ислама только в середине XIX в. Понятие «мусульманский фанатизм» более широко вошло в политический лексикон Российской империи в 1836 г., но вплоть до движения имама Шамиля на Кавказе и Крымской войны оно не было жестко артикулировано в политическом смысле. См.: Werth P. At the Margins of Orthodoxy. Mission, Governance and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827−1905. Ithaca; London, 2002. Р. 180–182; Werth P. The Tsar’s Foreign Faiths. Toleration and the Fate of Religious Freedom in Imperial Russia. Oxford, 2014. P. 143–144. . К примеру, в 1850 г. ахун Петропавловска Сирадж ад-Дин ибн Сайфулла ал-Кызылъяри был обвинен в самоуправстве. В жалобе старшего султана Кокчетавского приказа Мендея Токтамышева, адресованной Пограничному управлению сибирскими казахами, сообщалось, что ахун разрешал вступать в брак казашкам, калым за которых был уже выплачен. Несмотря на то что донос был заведомо вызван межличностным конфликтом ал-Кызылъяри с двоюродным братом султана Токтамышева Мустафой Тубейтовым, российские власти предпочли занять сторону султана как представителя казахской управленческой элиты [219] Шаблей П. Ахун Сирадж ад-Дин ибн Сайфулла ал-Кызылъяри у казахов Сибирского ведомства: исламская биография в имперском контексте // Ab Imperio. 2012. № 1. С. 195. . Чуть позже предписанием от 18 октября 1852 г. Оренбургский и самарский генерал-губернатор В. А. Перовский, как мы уже отмечали, вообще запретил ОМДС вмешиваться в семейно-брачные дела казахов [220] РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 602. Л. 6 об. . Это заявление Перовского свидетельствует о накале антиисламских настроений в администрации, поскольку именно в сфере брачных отношений, казалось бы, шариату не было альтернативы в Степи, а российское государство всегда признавало совершение браков между прихожанами сферой ответственности монотеистических конфессий. Просто в середине XIX в. необходимым условием дальнейшей интеграции казахов (или любого другого народа) в имперское общество считалась уже не только унификация в области права, но и культурно-конфессиональная ассимиляция.