Паоло Сартори - Эксперименты империи. Aдат, шариат и производство знаний в Казахской степи

В 1780‐е гг. начинает обсуждаться вопрос об использовании казахского обычного права в имперском судопроизводстве. Предлагая программу административных и судебных преобразований в Младшем казахском жузе, глава Симбирского и Уфимского наместничества О. А. Игельстром думал о необходимости заручиться доверием казахской элиты, которая может стать связующим звеном между Степью и российской администрацией. Именно султанов, а не биев О. А. Игельстром хотел сделать чиновниками Пограничного суда в Оренбурге, допуская мысль, что на первых порах эта инстанция может использовать и местное право (адат), и российское [174] Оценка О. А. Игельстромом ситуации в Казахской степи привела его к выбору прагматической гибкости: не только в ряде случаев «обойти государственные законы», но и «прощать мелкие преступления». Интересно, что понятие «закон» в его бумагах приобретает дополнительный смысл. Это не аналогия с европейским правом и не попытка совместить закон и обычай, а стремление оценить религиозные свойства народа, определить уровень влияния ислама на правовую культуру, образ жизни. В этом смысле в «привязанности их (казахов. — П. Ш., П. С. ) к закону [мусульманскому]» О. А. Игельстром не сомневался. См.: Архив Государственного совета. С. 840–842. . Дальнейшие шаги, считал генерал-губернатор, позволят обеспечить контроль государства над ситуацией в Казахской степи [175] См.: Ерофеева И. В. Казахские ханы и ханские династии в XVIII — середине XIX вв. // Культура и история Центральной Азии и Казахстана. Проблемы и перспективы исследования. Алматы, 1997. С. 85, 125–126; Архив СПб ИИ РАН. Ф. 36. Оп. 1. Д. 406. Л. 60–61. . Знакомство российских чиновников с обычным правом казахов и его последующая кодификация должны были облегчить эту задачу. На предложение О. А. Игельстрома включить в «Свод законов по делам уголовным и гражданским» материалы по адату Совет при Екатерине II откликнулся положительно (в 1789 г.) [176] Архив СПб ИИ РАН. Ф. 36. Оп. 1. Д. 406. Л. 61 об. . Однако сама реформа, как и другие планы главы Симбирского и Уфимского наместничества, не осуществилась [177] Возможно, что провал этой реформы был связан с другими крупными просчетами имперской администрации. Анализ итогов деятельности О. А. Игельстрома сделал в 1820‐е гг. председатель ОПК В. Ф. Тимковский. Из обширного текста выделим три главные мысли: во-первых, Российская империя допустила ошибку, не обнародовав имперские законы в Казахской степи на местном языке; во-вторых, преобразования проводились без детальной оценки внутренней ситуации. Вопрос о том, были ли определены «власть хана, его права и отношения к подвластным ему и к начальству пограничному», оставался открытым. И наконец, реформы объявлялись несвоевременными, а сам О. А. Игельстром становился заложником собственных «произвольных мечтательских видов, властолюбия и жестокости». См.: РГИА. Ф. 1251. Оп. 1. Д. 32. Л. 37. . Специальная комиссия по изучению казахского обычного права не была организована.

В начале XIX в. становится популярной идея о том, что фиксация казахского обычного права — это не такая уж и сложная задача. Достаточно найти наиболее полную версию распространенных среди казахов преданий о судопроизводстве времен хана Тауке [178] На личных печатях (тамга) его имя значится как Таваккул-Мухаммад-батыр-хан. Н. Нуртазина пытается показать, что этот правитель был окружен происламски настроенной элитой, включая известных казахских биев (Толе-би, Казыбек-би, Айтеке-би). См.: Нуртазина Н. Ислам в Казахском ханстве (XV–XVIII вв.). Алматы, 2009. С. 56. , записать их и сделать в последующем кодексом, востребованным в современной юридической практике. Одна из первых записей «законов хана Тауке» принадлежит Я. П. Гавердовскому, который привлекался правительством для выполнения дипломатических миссий в Центральной Азии. В его рукописи «Обозрение киргиз-кайсацкой степи» были помещены некоторые из «Семи уложений» («Жеті Жарғы») хана Тауке [179] Ерофеева И. В. Рукописное наследие поручика Я. П. Гавердовского по истории, географии и этнографии Казахской степи // История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. Т. 5. Алматы, 2007. С. 5–14. . На практике же оказалось, что чиновники и этнографы осознавали невозможность вычленить из исторического прошлого казахов действующие нормы права и тем более подвергнуть полученный материал какой-либо ясной для них классификации и обобщению. В работе Я. П. Гавердовского содержится не только описание адата, но и некие оценочные суждения, с помощью которых он стремился, например, отделить законы как юридические нормы от обычаев как исторически сложившихся традиций. Однако отсутствие четких классификационных критериев не позволило ему внести ясность в такое разделение. Он следовал за распространенным в то время мнением, согласно которому образ жизни, географическая среда, слабость политических институтов видоизменили прежние правовые нормы и свели их до уровня преданий, традиций, исполнение которых уже не являлось нормой, а было свободным волеизъявлением. Ситуация в таком виде способствовала разложению общественного порядка, многочисленным злоупотреблениям [180] Гавердовский Я. П. Обозрение Киргиз-кайсакской степи или описание страны и народа киргиз-кайсацкого // История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. Т. 5. С. 430. . Типичным примером этой картины стала для Я. П. Гавердовского барымта (бараңта) [181] Барымта — набег с целью угона скота у обидчика по особым поводам: для возмещения ущерба от воровства, убийства, отнятия невесты, жены и др. Иначе говоря, барымта становилась возмездием за правонарушение. Она должна была осуществляться, как правило, с предварительного извещения бия. Иногда барымта в условиях кочевого общества становилась единственным законным средством решения конфликта. См.: Martin V. Law and Custom in the Steppe. P. 142. , которую он рассматривал через стадиальные категории — прогресс, цивилизация и т. п. С этой точки зрения он отказывал этому явлению в какой-либо положительной динамике, считая, что на современный момент это уже не норма права, а только «плохой обычай», который благодаря совершенствованию нравов местного общества утратит свою актуальность. Чтобы не ждать, когда это произойдет, следует ускорить маргинализацию барымты, признав ее уголовным преступлением [182] Эта задача возникала перед многими колониальными режимами: какие нормы местного права признать и направить усилия к их соблюдению, а какие поставить вне закона и постараться вычеркнуть из памяти местного населения, в том числе и путем исключения из юридических сборников. См.: Woodman G. A. Survey of Customary Law in Africa in Search of Lessons for the Future. P. 24. , которое подлежит разбирательству в российских судах. Аргументируя свою точку зрения подобным образом, чиновник не только критиковал барымту, но и дискредитировал образ местных судей (биев в данном случае). Последние, согласно Я. П. Гавердовскому, оказались беспомощными заложниками своих прежних необдуманных решений. Санкционировав барымту как правовое явление во времена хана Тауке, бии в начале XIX в. продемонстрировали неспособность бороться с ее современными рецидивами в виде разбоев и грабежей. «Иногда, — писал Я. П. Гавердовский, — даже бии, встретясь нечаянно с шайкой воров (бараңтачи. — П. Ш., П. С. ), лишаются всего, что с собой имеют, и должны нагие брести до ближнего аула» [183] Гавердовский Я. П. Обозрение Киргиз-кайсакской степи или описание страны и народа киргиз-кайсацкого. С. 431. . Таким образом, если следовать предложенному описанию, доверие к закону и авторитет местных судей утрачивались [184] Маргинализация образа биев — это элемент общей картины восприятия казахского быта, который для внешних наблюдателей был жестко детерминирован географической средой, стихийностью социальных отношений и др. С этой точки зрения «достоинство биев», согласно Я. П. Гавердовскому, «иногда… как будто бы шутя предается… говорунам». См.: Там же. С. 429. Об интерпретации понятия «бий» в русских источниках XVIII в. см.: Вяткин М. П. Султаны и бии // Древний мир права казахов: Материалы, документы и исследования: В 10 т. Т. 2. Алматы, 2003. С. 173–176. . Характерный подход присутствует и при описании куна [185] Кун ( хун ) — выкуп за убийство или телесное повреждение, уплачиваемый стороной убийцы родственникам или роду убитого либо потерпевшего и освобождающий от мести и преследования. . Только корысть, полагал Я. П. Гавердовский, стала главным условием замены кровной мести материальным вознаграждением [186] Гавердовский Я. П. Обозрение Киргиз-кайсакской степи или описание страны и народа киргиз-кайсацкого. С. 432. . По нашему мнению, подобные описания не обязательно подчеркивают невежество автора в вопросах местной правовой культуры. Они скорее связаны с тем, что российская администрация торопилась вывести из юридического языка местных судей понятия и явления, которыми сложно управлять. Как показывает исследование Вирджинии Мартин, барымта часто втягивала в свою орбиту представителей самых разных кочевых групп, конфликт между которыми превращался в родовую наследственную вражду, длившуюся многие годы. Имперских чиновников, наблюдавших бесконечные споры, сопровождавшиеся угоном скота и изъятием имущества друг у друга, не покидала мысль о хаосе и угрозе для колониального порядка, которые кроются за подобными инцидентами [187] Martin V. Law and Custom in the Steppe. Р. 143–144. .