Паоло Сартори - Эксперименты империи. Aдат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Пожалуй, более разнообразная деятельность по изучению казахских регионов организовывалась чиновниками Азиатского департамента МИД. Возникнув в 1819 г. как реакция на обострение восточного вопроса, департамент должен был принимать участие в управлении присоединенными к Российской империи кавказскими и азиатскими землями. Непосредственно в компетенцию его второго отделения входили дела кочевых народов, отношения с Китаем и Центральной Азией. От других ведомств МИД Азиатский департамент отличался комплексным характером деятельности, так как в сфере его ведомства были одновременно вопросы политического и гражданского характера [129] Куликов В. И. «Для рассмотрения всех вообще азиатских дел составить Особый комитет». Документы об Азиатском комитете. 1819–1848 гг. // Исторический архив. 2009. № 1. 174–187. . В имперском дискурсе административные, консульские, правовые и иные дела восточных окраин зачастую носили политический оттенок. Объяснить это положение правительственные верхи пытались указанием на отсутствие цивилизованных норм права в странах Востока [130] Министерская система в Российской империи: К 200-летию министерств в России. М., 2007. С. 291, 293, 296. . Благодаря Азиатскому департаменту произошло углубление некоторых специальных отраслей этнографического и востоковедческого изучения. В частности, большое внимание было уделено сбору сведений о казахском обычном праве.

Наиболее планомерный и целостный подход к систематизации и накоплению информации об окраинах Российской империи начался в 1845 г., после учреждения Императорского русского географического общества (ИРГО). Это был период, когда многообещающие проекты должны были сделать науку полуавтономным социальным полем [131] По мнению Л. Энгельштейна, стремление государства занять исключительную позицию в осуществлении своей политики (или даже монополизировать все основные сферы, навязать свои исключительные привилегии в объяснении политических, социальных, культурных и других процессов. — П. Ш., П. С. ) делало «низким уровень восприимчивости к научному знанию, которое бы могло формировать концептуальные и практические проявления государственной власти». См.: Энгельштейн Л. Комбинируя неразвитость: дисциплина и право в царской и советской России // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 31–49. , направить усилия ученых на сбор точной и обширной информации. По сравнению с деятельностью правительственных учреждений, ИРГО приняло в свой состав наиболее прогрессивных общественных деятелей. Членами этой организации были не только русские, но и представители местных национальных элит. Таким образом, фокус научных исследований смещался к разработке комплекса прикладных проблем, необходимых как для нужд административного управления, так и для создания постоянных научных программ и формирования собственных научных традиций [132] См. подробнее: Семенов П. П. История полувековой деятельности Императорского РГО, 1845–1895. Ч. 1–3. СПб., 1896. . Практически сразу же после возникновения ИРГО началась разборка этнографических программ, составной частью которых было и изучение обычного права. В середине XIX в. материалы, относившиеся к истории и культуре казахов, собирали члены географического общества: П. И. Небольсин, М. С. Бабаджанов, Ч. Ч. Валиханов, А. Г. Влангали, Ю. А. Гагемейстер, В. В. Вельяминов-Зернов и др. Одним из первых контакты с ИРГО установил преподаватель тюркских языков в Неплюевском кадетском корпусе И. А. Батыршин, который в последующем стал переводчиком ОПК. Уже в 1850 г. он предложил обществу свою статью под названием «Замечания о характеристических отличиях тюркских наречий в Оренбургском крае». ИРГО отреагировало на эту работу и представило ее для рецензирования известному тюркологу, профессору Казанского университета А. К. Казембеку. Сам же И. А. Батыршин получил предложение заняться сбором информации о быте и культуре казахского и башкирского народов [133] См.: Ерофеева И. В., Жанаев Б. Т. Путевой дневник переводчика И. А. Батыршина о военном походе В. А. Перовского на Акмечеть // История Казахстана в документах и материалах: Альманах. Вып. 2 / Отв. ред. Б. Т. Жанаев. Астана, 2012. С. 280. .

Круг вопросов, разбираемых в этой главе, показывает нам неудивительную картину того, как практики описания прошлого тесно связаны с особенностями использованных источников и политико-идеологической реальностью. Критический обзор ряда современных исследований убеждает, что знание имперской истории — это не всегда целостная перспектива и не все происходившие события можно свести к какой-либо линейной или закономерной модели объяснения. Очевидно, что история Казахской степи распадается на целый ряд контекстов, каждый из которых следует изучать, руководствуясь разной методологией. Отмечая эту особенность, мы стремимся сказать, что правовая история, включавшая в себя процесс кодификации казахского обычного права, деятельность отдельных имперских чиновников, дискуссии вокруг адата и шариата и другие детали, не может быть сведена только к имперской политике или некоему противостоянию между идеологией правящих верхов и местной традицией. Обзор так называемых колониальных и «туземных знаний», а также описание деятельности имперских учреждений, изучавших Казахскую степь, продемонстрировал, что не существовало какого-либо общепризнанного подхода или взгляда. Многие чиновники, востоковеды, руководители имперских канцелярий и ведомств, как, впрочем и сами казахи, имели собственные взгляды и мнения, а также свое понимание реформ и политики русификации, отличные от того, что предлагалось в Санкт-Петербурге. В следующей главе речь пойдет о том, как разные конструкции имперских знаний в отдельных случаях могли дополнять друг друга, а в других вступать в жесткий конфликт. Некоторые разногласия — например, противопоставление адата и шариата — непосредственным образом влияли на ход имперских реформ. Противоречия между чиновниками сдерживали процесс кодификации, который благодаря смешению разных подходов и языков описания превращался в сложную бюрократическую процедуру.