Елена Рыдзевская - Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв.

Если пытаться возводить всех многочисленных героев решающего поединка к какому-то общему предку, то от такого построения при первом же прикосновении критики не останется камня на камне. Дело тут не в общей исходной точке сюжета и не в определенной народности, являющейся его носительницей, как любят утверждать в таких случаях буржуазные ученые, а в определенной стадии развития эпического творчества, происходившего на конкретной основе жизни и развития общества. Можно думать, что первоначально герой выделяется из общей массы рода или племени не как отдельное лицо, совершающее те или иные подвиги в индивидуальном порядке ради личных интересов, а как член и представитель коллектива, который он и выручает в критический момент, пользуясь своей богатырской силой. Его индивидуальное по форме выступление связывает его по содержанию с коллективом. К такой основной концепции и восходят сказания о библейском Давиде и о всех прочих указанных здесь разноплеменных, разноязычных и разновременных героях решающего поединка. В зависимости от общественных условий той или иной эпохи эти герои выступают в обстановке того или иного общественного строя, определяющего собой в каждом отдельном случае развитие сюжета, взаимоотношения действующих лиц и т. д.

«Еще одно, последнее сказание», которого мы коснемся в настоящей работе, читается в Повести временных лет под 997 г. Белгород осажден печенегами; это происходит в отсутствие князя Владимира, находящегося в Новгородской земле. В осажденном городе начинается голод; собирается вече и решает сдать город, но тут один старик, который не был на вече, обращается к городским старейшинам с предложением своего плана спасения города. По его совету, из остатков припасов, имеющихся у белгородцев, приготовляют кисель и мед и наливают в кадки, которые вставляют в специально выкопанные для этого колодцы. Затем приглашают печенегов и показывают им, что имеют «кормлю от земле»; следовательно, взять город измором — безнадежное дело. Печенеги поверили и сняли осаду…

На скандинавском Севере в конце XVII в. или начале XVIII в. записано в Исландии предание о Барди, сыне Гудмунда, который, будучи во вражде с боргфирдингами (т. е. людьми из Боргафьорда в Западной Исландии), подвергся осаде в устроенном им укрепленном месте; остатки этого городища сохранились поныне. Осада длилась несколько недель; враги рассчитывали взять Барди голодом. Но он перехитрил их и кинул им последнее, что у него оставалось из съестных припасов (колбасу с салом), чтобы показать, какое у него изобилие. Они поверили этой колбасе, как печенеги — белгородскому угощению, и сняли осаду. Предание это, по-видимому, было популярно в Исландии: оно оставило след в одной старинной исландской пословице, намекающей на него; смысл ее— «прибегнуть к последнему отчаянному средству».

Барди, сын Гудмунда, — один из героев Heiðarviga saga , действие которой происходит в конце X в. и начале XI в. Это — одна из старейших исландских саг; составлена она, как полагают, еще в XII в., но дошла до нас в неполных или же очень поздних списках. Предания о хитрости Барди в ней нет, но, судя по ходу повествования, возможно, как и полагают некоторые ученые, занимавшиеся ею, что это предание содержалось в одном давно уже утраченном листе стокгольмского списка саги, написанного почерком ХІІІ–ХV вв. [570]

Конечно, исландский вариант, как и другие, мог возникнуть помимо всякого заимствования с Руси или откуда бы то ни было. Но после того как в отношении целого ряда русско-скандинавских параллелей у нас, оказывается, есть основание говорить о возможном влиянии с Руси, вопрос о нем возникает и в этом случае. По саге, Барди вскоре после событий, к которым относится, вероятно, и нападение боргфирдингов на его городище, ушел за море (по хронологии, восстанавливаемой для саги, — после 1018 г.), сначала в Норвегию, а потом на Русь [571], где служил в течение трех лет среди варягов. По словам саги, он пользовался там почетом и уважением; у него была своя большая дружина, с которой он и участвовал в походах конунга, очевидно Ярослава Мудрого; в одном из этих походов Барди погиб. Трудно сказать, какой именно из походов Ярослава имеет в виду сага; ее известия о пребывании Барди на Руси вообще довольно неопределенны. Ясно только, что дело происходит где-то на реке: дружина находится на судах ( galeið , древнерусская «галея»). По хронологии саги, это могла быть Лиственская битва 1024 г. между Ярославом и Мстиславом, но ни о какой реке летопись под 1024 г. не говорит; правда, селение Листвен, отождествляемое Н. П. Барсовым с местом битвы 1024 г. [572], расположено на водном пути, на одном из притоков Снови. Указание саги на жестокую битву, в которой рать конунга понесла тяжелые потери, как будто напоминает летописный рассказ о поражении Ярослава в борьбе с Мстиславом. Барди был, может быть, в числе трех «варяг Ярославлих», на трупы которых после боя не без удовольствия поглядывал победитель Мстислав, радуясь, что «дружина своя цела».