Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Чтобы достичь консенсуса между «военной партией» и более умеренными членами правительства, к примеру, министрами иностранных дел Горчаковым и финансов Рейтерном, Александр II организовал на протяжении 1861–1864 гг. серию Особых совещаний и консультативных встреч. Несмотря на то, что глава МИД настоятельно рекомендовал суверену не допускать дальнейших изменений азиатских границ империи [335], сторонники активизации политики в Центральной Азии среди ближайшего окружения императора использовали личное влияние на него, чтобы заручиться поддержкой в осуществлении своих замыслов. Многие высокопоставленные военные деятели, например, начальник Главного штаба Н.Н. Обручев, и даже некоторые дипломаты, такие как посланник в Пекине генерал-майор Влангали, высказывали уверенность в том, что основная «забота Кабинета — не усложнять дела наши в Азии, а напротив стараться их упрощать и тем отклонять излишние затруднения, могущие только стеснять свободу действий наших в Европе» [336]. Поэтому сторонники агрессивных действий России в Центральной Азии, как правило, убеждали Александра II признать сделанные захваты post factum , вынуждая Горчакова и его подчиненных регулярно давать иностранным дипломатическим представителям соответствующие разъяснения действий России в том или ином регионе [337].

Фактически, роль чиновников царского МИДа и представителей в столицах различных стран, по верному замечанию Снесарева, «сводилась к оправданию и дипломатическому оформлению дел, уже законченных русскими генералами» [338]. Они были призваны создавать «дымовую завесу» для осуществления захватов азиатских территорий, с одной стороны, и отражать острые стрелы критики, которые европейская и особенно британская пресса направляла в адрес петербургского Кабинета при каждом новом продвижении казаков к границам Персии, Афганистана, Индостана или Восточного Туркестана, с другой. Что же касается российских журналистов, то они информировали общественность о занятии крепостей или населенных пунктов, делая акцент на цивилизаторской миссии, которую выполняла Россия в «нехристианских, полуварварских» странах. Оправдывая двойные стандарты в ее азиатской политике, Милютин настойчиво проводил мысль об оккупации ханств как единственно действенном инструменте, с помощью которого удастся склонить Лондон к торгу по европейским проблемам. В случае войны, утверждал министр, «нам следует особенно ценить контроль над этим регионом (Центральной Азией. — Е.С .), потому что это приведет нас к северным границам Индии и облегчит нам доступ в эту страну. Управляя Кокандом, мы сможем постоянно угрожать Ост-Индским владениям Англии» [339].

2 декабря 1864 г. Горчаков и Милютин направили Александру II программный меморандум о стратегических целях предстоящего подчинения Центральной Азии. Авторы вновь постарались прийти к компромиссу между концепцией стабильных границ, которые должны были заменить подвижный фронтир, не дававший россиянам возможность систематически осваивать покоренные территории, и проектами ликвидации ханств как источников постоянной нестабильности на южных рубежах Российского государства. Два ведущих министра констатировали, что «к 1854 г. мы достигли со стороны Западной Сибири озера Иссык-куль и реки Чу; со стороны же Оренбургского края заняли нижнюю часть течения Сырдарьи рядом укреплений… С распространением наших владений мы вошли в ближайшее соприкосновение со среднеазиатскими ханствами Хивой и Кокандом, считавших киргизов в числе своих подданных» [340].

Таким образом, эти государственные деятели по сути впервые выступили с идеей научной границы задолго до того момента, когда Дж. Керзон обосновал ее в серии статей, опубликованных на страницах солидных британских журналов в конце 1880-х гг. Как следует из меморандума, Горчаков и Милютин указали на естественные рубежи — горные цепи, труднопроходимые засушливые степи и пустыни, полноводные реки и озера, а также на факторы локализации обособленных этно-конфессиональных групп, которые требовалось учитывать политикам. Признав справедливость высказанных аргументов, Александр II фактически санкционировал поэтапное продвижение России в Центральную и Восточную Азию, которое должно было включать «приобретение, установление военного контроля и ассимиляцию» покоренных территорий и их населения [341].

Новая стратегическая линия России нашла отражение в известном циркуляре Горчакова, адресованном русским представителям за границей 3 декабря 1864 г. Принципы, которые легли в основу азиатской политики, свидетельствовали о том, что национальные интересы, прагматически понимаемые имперской властной элитой в духе Realpolitik , окончательно пришли на смену догмам династической солидарности или конфессиональной общности, типичным для эпохи Священного Союза. Компромисс, достигнутый главами ключевых ведомств относительно задач, стоявших перед Россией в Центральной Азии, побудил главу МИД выступить против дальнейшего немотивированного расширения границ империи, которая сталкивалась теперь не с разрозненными кочевыми племенами, а с государствами, обладавшими традиционными институтами власти [342]. Наряду с апологией недавних территориальных приобретений России, Горчаков провозгласил ее великую цивилизаторскую миссию на Востоке, осуществляемую в целях положить конец вторжениям кочевников, покончить с работорговлей и озарить светом христианской веры языческие массы «туземного» населения. По его мнению, масштабные вызовы времени, с которыми столкнулась Россия, полностью оправдывали намерение царского правительства, как заметил один англо-индийский публицист, «установить господство над теми, кого их беспокойный и вероломный характер сделал самыми нежелательными соседями» [343].