Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

С другой стороны, оппоненты «форвардизма», вроде Ричарда Монтгомери, Уильяма Муира и Джорджа Кэмпбелла, которые занимали видные посты в дипломатических миссиях и политических агентствах, разбросанных по азиатским странам, выражали несогласие с размещением экспедиционных сил преимущественно на северо–3ападной границе Индии, потому что, как они полагали, необходимо жестко ограничить расходы на урегулирование бесконечных конфликтов, связанных с проведением карательных экспедиций против племен, которые регулярно осуществляли грабительские набеги на купеческие караваны, земледельческие оазисы и пограничные посты. Кроме того, по их мнению, любая, даже случайная неудача Великобритании в этих регионах была способна ослабить ее внешнеполитические позиции и подорвать международный престиж. Поэтому они последовательно выступали за компромиссы с Россией, которые позволили бы Лондону одержать верх над Петербургом в Азии экономическими и социо-культурными методами с помощью пропаганды либеральных ценностей и моральных норм среди наиболее восприимчивых слоев местного населения: торговцев, ремесленников, интеллигенции. Иначе говоря, они считали «прямое вооруженное вмешательство настолько пагубным, что его применение могло бы быть оправданным только для того, чтобы избежать еще большего риска» [151].

Конечно, это вовсе не означало, что всех «форвардистов» следовало автоматически зачислить в разряд отъявленных русофобов и наоборот, «инактивистов» безоговорочно признать русофилами. Ситуация, по-видимому, не была такой однозначной, так как многие лица из обоих «лагерей» состояли между собой в родственных связях, служили в одних и тех же ведомствах, взаимодействовали на сцене публичной политики или занимались бизнесом в составе персидской, индийской, либо цинской торгово-промышленных ассоциаций. Не забудем и о том, что, как справедливо отмечает английский историк Лоуренс Джеймс, русофобия в XIX в «затронула» умы почти каждого государственного деятеля Соединенного Королевства, будь он политик, дипломат или военный. Она сильно ощущалась среди всех социальных слоев, партий и общественных движений, когда большинство простых британцев смотрело на Россию как на государство «прочно приверженное политике захватов и экспансии для обеспечения жизненного пространства в интересах быстро растущего населения» [152]. Н.А. Ерофеев первым из отечественных ученых рассмотрел проблему восприятия британцами России в первой половине XIX в. и пришел к выводу, что, хотя ни одна из социальных групп английского общества не была целиком захвачена русофобией, в кругах военных деятелей, колониальных чиновников и оптовых коммерсантов, поддерживавших связи с азиатскими странами и недовольных поступательным движением русских на Восток, а также протекционистской политикой Петербурга, могли возникать антироссийские настроения как своеобразная психологическая компенсация за политический, экономический и моральный ущерб, причиненный их интересам на Кавказе, в Центральной Азии и на Дальнем Востоке [153]. Кроме того, как справедливо заметил Энтони Кросс, известный специалист в области русско-британских социо-культурных контактов, победы России в войнах против Османской империи наряду с тремя разделами Польши во второй половине XVIII в. сформировали негативное восприятие нашей страны британским общественным мнением. Страх перед «русской угрозой» подогревался также нелицеприятными отзывами европейских путешественников о внутренней жизни континентальной империи, столь отличной от реалий Туманного Альбиона [154].

Любопытно отметить, что американский историк Джордж Глисон предложил несколько иную концепцию генезиса антирусских чувств на Британских островах. По его мнению, «русофобия в Англии явилась главным образом продуктом тех сил, которые определяли развитие событий в стране и Европе в годы после Ватерлоо». Глисон отмечал, что британская общественность не слишком доверяла официальным заявлениям царских дипломатов, поскольку между ними и реальной политикой российского правительства всегда существовал заметный разрыв. Именно этот скептицизм, с его точки зрения, породил русофобию в Соединенном Королевстве на протяжении викторианской эпохи. Характерно, что Глисон признавал британскую внешнюю политику даже более агрессивной, чем русская, но лицемерной и лучше замаскированной под великую миссию распространения общечеловеческих (читай — англиканских!) ценностей среди азиатских народов [155].