Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Мало гражданского мужества проявил и Великий князь Дмитрий Павлович. В своем дневнике (19 декабря 1916 года) Великий князь Андрей Владимирович 63 записывает: «Дмитрий торжественно поклялся, что в эту знаменитую ночь он Распутина не видел и своих рук в его крови не марал». Тоже подтвердил Дмитрий Павлович и своему отцу «поклявшись на образе своей покойной матери».

Люди, обладающие не только княжеским, но и просто человеческим достоинством, поступают иначе: имея смелость сделать, они имеют смелость в сделанном сознаваться.

Чтобы получить представление о том впечатлении, которое произвело убийство Распутина на широкие массы, достаточно взять номер любой газеты того времени. В течение нескольких недель все, не исключая и военных известий, потеряло свой интерес. Эзоповский язык, к которому приходилось прибегать ввиду запрещения называть имя Распутина, создавал еще только большой интерес к делу. Для каждого стало ясно, что дни династии, связанной с убитым «старцем», сочтены.

Впоследствии, когда в качестве члена Чрезвычайной Следственной Комиссии, расследовавшей дело генерала Корнилова, я допрашивал бывшего Начальника штаба, генерал-адъютанта Алексеева, он утверждал, что с момента убийства Распутина считал войну для России проигранной. Заполнившие столбцы всех газет и разного рода подпольных листовок сведения об убийстве Распутина, обычно сопровождавшихся скандальной хроникой его жизни, до такой степени уронили авторитет Верховного Главнокомандующего Императора Николая II и Царицы, что имена их произносились не иначе, как с прибавлением к ним данной Распутину нецензурной кличке. В армии ходила острота: «Царь с Егорием 64 , а Царица с Григорием».

Результат убийства Распутина ударил дальше намеченной цели и даже намного дальше, ибо исполнителям его и в голову не приходила, конечно, та оценка, которая из уст в уста стала передаваться в низших народных слоях: «Из нас, мужиков, только один и дошел до Царя, так и его проклятые господа убили».

Не предвидел ли умный Пуришкевич наступления событий, им же ускоренных, когда на другую ночь, окончив в своем дневнике запись убийства, он поставил многоточие, писал: «Светает. Я дописываю эти строки при первых проблесках зарождающегося дня. Еще темно, но я чувствую, что день уже близок. Я не могу заснуть. Вихрем проносятся в разгоряченном мозгу моем рой быстро сменяющих одна другую мыслей. Я не могу забыться. Я думаю о будущем не мелком, не личном, а о будущем того великого края, который дороже мне моей семьи и жизни, — края, который зовут родиной. Боже мой, как темно грядущее в эти тяжелые годы ниспосланных нам рукою Всевышнего бранных испытаний. Вынесем ли мы тяжесть бремени духовной непогоды, или обессилим и, уставшие и измученные, веру в себе потерявшие, утратим и то место в мире, которое занимали в течение многих веков нашего исторического существования?»

«Кто скажет, кто ответит? Кто сдернет завесу и развеет туман, застилающий грядущие дали? Великий ли мы народ, способный в русле национальной реки пробивать себе путь вперед, поглощая в водах своих другие племена и мелкие народы, или… или… для нас все кончено, и мы изжившиеся и измельчавшие, и растленные ходом времени, обречены стать лишь ареною борьбы между собою других племен, других народов, почитавших славянство низшей расою, способной лишь утучнять чужие поля стран, шествующих по костям его к свету, к знанию и к мировому господству, коему нам достичь судьбою не дано».

Изложенное состояние всех элементов Государства привело к тому, что правительственная машина, работавшая и до того без достаточной налаженности, стала к началу 1917 года давать такие перебои, которые явно для всех свидетельствовали о неизбежности изменений в положение вещей. Где должны были произойти эти перемены и в какой именно части государственного тела будет произведена первая операция, на это указывали Милюковская речь 1 ноября и убийство Распутина.

Такие люди, как Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, обладать особым государственным смыслом, конечно, обязаны не были и могли не задаваться вопросом, перенесет ли расслабленное государственное тело задуманную ими операцию, и не повлечет ли она за собой потрясение, угрожающее самой жизни больного организма? Но профессор истории и долголетний политический деятель Милюков, утверждавший, что в «одно и тоже время» можно делать революцию и вести тягчайшую войну до «победного конца», несомненно уподоблял себя бессмертному гоголевскому Ноздреву, который, угощая своих гостей вином, уверял их, что его вино особенно замечательно тем, что в «одно и тоже время» оно является и Бургундским и шампанским.