Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

— Друзья, — заявил я, — князь Феликс Феликсович и я надеемся на полное Ваше молчание. Вы понимаете, что раскройся дело, Царица нас за это не похвалит, сумеете ли вы молчать?

— Ваше Превосходительство, — с укоризненной обратились ко мне оба, — мы русские люди, не извольте сомневаться, выдавать не станем.

Я обнял и поцеловал того и другого и попросил их немедленно оттащить труп Распутина от решетки во дворе и втянуть его в маленькую переднюю, что находилась у лестницы перед входом в столовую. Распорядившись этим, и узнав, куда прошел Юсупов, я направился к нему, чтобы успокоить. Я застал его в ярко освещенной уборной, наклонившимся над умывальной чашкой. Но держался руками за голову и без конца отплевывался. „Голубчик, что с Вами, успокойтесь, его уже больше нет, я с ним покончил. Идем со мной, милый, к Вам в кабинет“. Испытывавший, очевидно, тошноту, Юсупов посмотрел на меня блуждающим взглядом, но повиновался, и я, обняв его за талию, бережно повел на его половину.

Он шел, все время повторяя: „Феликс, Феликс, Феликс…“. Очевидно, что-то произошло между ним и Распутиным в те короткие мгновения, когда он спустился к мнимому мертвецу в столовую, и это случившееся сильно запечатлелось в его мозгу.

Мы проходили через тамбур, как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю у лестницы внизу.

Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, данную ему Маклаковым, и, повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице к трупу Распутина. Он, отравлявший его и видевший, что яд не действует, стрелявший в него и увидевший, что его и пуля не взяла, очевидно, не хотел верить в то, что Распутин уже мертвое тело, и подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску с какимто диким остервенением и совершенно неестественным возбуждением. Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не понял и оторопел, тем более, что и к моему глубочайшему изумлению Распутин даже и теперь еще подавал признаки жизни.

Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого открытого глаза, как будто глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно (этот глаз я и сейчас еще вижу перед собой).

Но вслед за сим я пришел в себя и крикнул солдат, скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в случае обысков следственная власть даже без полицейских собак по следам крови раскроет дело. Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более и более возраставшим, колотил Распутина по виску.

Наконец, князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и, всего забрызганного кровью, опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в кабинете. На него страшно было смотреть, до такой степени ужасен был его вид, и со стороны внешней, и со стороны внутренней. С блуждающим взглядом, с подергивавшимся лицом и бессмысленно повторявшим: „Феликс, Феликс, Феликс…“.

Я приказал солдатам поскорее достать где-нибудь материи, обернуть ею плотнее труп с головы до ног и туго связать его, сплетенного, веревкой.

Один из них принялся за исполнение моего приказания, а другого я позвал через несколько минут наверх, узнав от него, что стоявший на посту городовой, приходивший осведомляться, почему здесь стрельба, через полчаса будет сменен другим и должен будет доложить своем начальству обо всем, происшедшем в его районе во время его дежурства, приказал позвать его к себе.

Через десять минут городовой был введен солдатом в кабинет. Я быстро окинул его взглядом с ног до головы и сразу понял, что это тип служаки старого закала, и что я допустил ошибку, позвав его к себе. Но делать было нечего, приходилось считаться со случившимся. „Служивый, — обратился я к нему, — это ты заходил несколько времени назад справиться о том, что случилось, и почему стреляют?“. — „Так точно, Ваше превосходительство“, — ответил он мне.

— Ты меня знаешь?

— Так точно, — ответил он снова, — Вы — член Государственной Думы Владимир Митрофанович Пуришкевич.

— Верно, — заметил я, — а вот этот барин тебе знаком? — указал я на сидевшего в том же состоянии князя Юсупова.

— И их знаю, — ответил городовой.

— Кто это?

— Его Сиятельство князь Юсупов.

— Верно. Послушай, братец, — продолжал я, положив ему руку на плечо, — ответь мне по совести, ты любишь батюшку Царя и мать Россию, ты хочешь победы русскому оружию над немцами?