Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

В последующие годы, когда храбрейшие легли, ряды стали пополняться сырым, неподготовленным укомплектованием. На улицах и площадях тыловых городов можно было наблюдать, как отяжелевшие бородатые крестьяне обучались строю с палкой на плече, заменявшей в период обучения нехватавшие ружья. Это были не солдаты, а младенцы, и не мудрено, что в грозные моменты боя у них не оказывалось необходимого мужества. Распухшая от этих элементов армия быстро стала терять свою боеспособность и обратилась в толпу вооруженных людей, не только неспособных к подвигу и борьбе, но лишенных самых примитивных чувств патриотизма и отечества, и руководимых единственно животным инстинктом самосохранения. Эта толпа шла воевать потому, что власть ей это приказала, и она не смела ее ослушаться, но когда вместе с властью пало и внешнее насилие, тогда других стимулов к продолжению войны не было, и сознав прежде всего, что теперь никто не смеет заставить их воевать, вооруженный народ, в лице миллионов солдат, побежал с фронта.

Обоснованная оценка боевых способностей нашего высшего командного состава выходит за пределы моей компетентности, но в творчестве военных операций и их проведения бездарность руководителей была настолько очевидной, что ее видел и не вооруженный специальными знаниями наблюдатель. Успехи у нас были только там, где они обуславливались качествами солдата и младшего командного состава — упорных в обороне и мужественных в открытых полевых наступлениях. Все более или менее крупные маневренные операции неизменно оканчивались полным провалом. Таковы создавшая славу Гинденбургу 27 операция под Танненбергом 28 , позорный маневр генерала фон Ренненкампфа, нелепое форсирование Карпат, весеннее наступление 1916-го года и еще много других. Удалялись начальники дивизий, командиры корпусов, командующие и главнокомандующие армиями, но положение вещей оставалась неизменным: одно позорное поражение сменялось другим, еще более позорным.

А между тем, спрос на победы и трофеи был огромный, и, так как материала для его удовлетворения не имелось, то очень скоро развелась склонность к дутым и ложным донесениям.

Прочтя отчет сражения в Августовском лесу, где после боя мне удалось сделать много снимков, я, показывая их командиру корпуса, барону Бринкену 29 , сказал что число убитых немцев увеличено в отчете по крайней мере раз в двадцать. Он смеясь ответил: «А что их жалеть, ведь не свои, а неприятельские». И на основании такого рода донесений давались повышения, награды и создавались карьеры.

Нежелание знать правду было общее, и всякое указание военному начальству на нужды, потребности и лишения подчиненных ему частей, неизменно встречали самое отрицательное отношение. Никаких недочетов быть не могло.

Ключ наших позиций на Карпатах, гора Козюва, возвышалась над ущельем, по которому проходила прорезавшая горный хребет дорога. Один склон этой горы почти до ее вершины был занят нашими, противоположный немецкими окопами. Огонь неприятельской тяжелой артиллерии делал подъем на Козюву совершенно невозможным, ночью же настолько затруднялся гололедицей, что несшие котлы с жидкой пищей солдаты разливали ее и часто были вынуждены, сделав уже полпути, возвращаться обратно за новой. Носильщики доходили до полного изнеможения, а неевшие сутки солдаты, жадно бросаясь на часть еды, дошедшую благополучно, производили невероятную свалку, сопровождая ее самой отъявленной руганью, а иногда и побоищем. Кроме того, масса пищи пропадала и кашевары никогда не знали количества, в котором ее надо было заготавливать.

Немцы такого рода затруднения, конечно, не знали. На сапогах их солдат, убитых во время атак, имелось очень несложное железное приспособление, вполне устранявшее все муки гололедицы.

Вернувшись в штаб корпуса, я написал и передал барону Бринкену частную докладную записку, в которой между прочим указал на необходимость снабдить носильщиков пищи немецким приспособлением, образец которого я привез с собой.

Как раз в это время штаб представлял своих чинов к очередным наградам. Генерал Бринкен, потребовал уже подписанный им наградной список и, в присутствии адъютанта, вычеркнул в нем мою фамилию. Выразив, таким образом, свое неудовольствие моим вмешательством не в свое дело, он, две недели спустя, представил меня в особом порядке, и свою очередную награду я получил 30 , но порядки на Козюве остались неизменными. Косность и страх называть вещи своими именами исключали всякою возможность устранения даже самых вопиющих недугов, и вместо действенного лечения их создалась пагубная склонность к самооколпачиванию. Сидели в грязной луже собственной бездарности, легкомыслия, полной бессистемности и лени, а себя и других уверяли, что все это вовсе не лужа, а прекрасное Вольтеровское кресло, и в этом самоублажении дошли до ребяческого утверждения, что немцы победили нас не в честном бою, а тем, что выдумали удушливые газы, а потом придумали еще и большевиков, которым продали Россию.