Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Когда председатель прочел последние слова приговора: „к смертной казни через повешение“, Мясоедов покачнулся и как-то бессильно прислонился к стене, а правою рукою закрыл лицо. Что-то вроде вздоха вырвалось у него.

— Позвольте послать телеграмму Государю Императору… Я хочу проститься с матерью, — воскликнул он. При этом ноги его подкосились и он стал опускаться на пол.

— Вахмистр, что, рубаха приготовлена? — услышал я голос сзади себя. Оглянувшись, я увидел, что эти слова были произнесены дежурным ротмистром, наклонившимся к жандармскому вахмистру».

Приехав на другой день в крепость Ковно, капитан Б. узнал, что Мясоедов был повешен в ту же ночь, через два часа после приговора 65 . «Я понял, почему ротмистр хлопотал тогда о рубашке».

«Я не юрист, — пишет капитан Б., — и не знаю, быть может, приговоры и должны писаться именно так, но меня, человека постороннего, эта туманная редакция привела в недоумение. Пункт первый (о предательстве) был составлен в слишком туманных выражениях, не указывалось ни одного факта, ни одного случая передачи сведений противнику, ни одна дата, — все содержание заключалось в нескольких словах, приведенных мною, за точный смысл которых ручаюсь».

Не менее удивительным показалось свидетелю и обвинение по пункту 2, в мародерстве. Во время войны, да еще на неприятельской территории, оставленной жителями, ничьи войска не церемонятся с частной собственностью и берут все, что им нужно. По этому пункту можно было бы казнить всех офицеров и солдат, входивших в пределы Германии и Австрии. Но помимо того, если уже имелось против Мясоедова доказанное обвинение в государственной измене, влекущее за собой смертную казнь, то какая же надобность была в такой анекдотической натяжке, как взятие каких-то ничтожных вещиц, найденных у Мясоедова при обыске.

3-й пункт слышанного капитаном Б, приговора представлялся ему уже совершенно непонятным. По этому пункту никто, кроме него показаний не давал, но те рассеянные вопросы, которые предлагал ему Мясоедов, не могли бы дать немцам никакого представления ни о наших силах, ни о их расположении.

«Под такое обвинение можно было бы с успехом подвести любого офицера русской армии, явившегося на чужой участок и задававшего, вероятно, такие же вопросы».

«Позорное» дело Мясоедова произвело на свидетеля «впечатление грубейшей подделки, имевшей целью найти козла отпущения в несчастном разгроме 10-й армии и гибели 20-го корпуса».

Излагая две группы того обвинительного материала по делу Мясоедова, с которым я ознакомился летом 1917-го года, я умышленно отложил оценку третьей группы, т. е. самого приговора того военно-полевого суда, который судил его в Варшаве. Сделано это было с целью облегчить читателю возможность более наглядного сопоставления того, что я читал в 1917 году, с тем, что капитан Б. слышал на суде в Варшаве в 1915 году.

В том приговоре Варшавского военно-полевого суда, который я читал и который был приобщен к делу Сухомлинова в качестве вещественного доказательства, имелось не три, а четыре пункта.

По пункту 1 Мясоедов признавался невиновным в том, что, состоя на службе при штабе 10-ой армии и имея потому возможность получать сведения о состоянии наших войск, он вошел в сношение с противником и передал ему сведения, касавшиеся 20-го армейского корпуса.

По пункту 2 он признавался виновным в том, что будучи назначен в крепость Ковно для агентурной разведки, собирал сведения о расположении наших частей с целью сообщения их неприятелю.

По пункту 3 он признавался виновным в том, что в период времени с 1907-го по 1912-й годы собирал и сообщал иностранному государству, сведения, подлежавшие хранению в тайне в видах внешней безопасности государства.

По пункту 4 он признавался виновным в том, что похитил из охотничьего домика Императора Вильгельма, находившегося на занятой нашими войсками неприятельской территории, две гравюры.

Так как по первому пункту Мясоедов был оправдан, а по второму и третьему пунктам приговорен к смертной казни быть не мог, ибо деяние изложенное в пункте втором, являлось только покушением, а заключавшееся в пункте третьем учинено было не в военное, а в мирное время, то оказывалось, что смертный приговор Варшавским судом вынесен Мясоедову за деяние, изложенном в пункте четвертом, то есть за присвоение двух гравюр.

Сопоставление этого приговора с тем, который слышал капитан Б. приводит к заключению, что приговоров было два: один подлинный, слышанный капитаном Б. на суде в 1915-ом году и признававший Мясоедова виновным в предательстве на театре военных действий, и другой, подложный, приложенный к следственному делу о Сухомлинове и признававший Мясоедова в предательстве невиновным .