Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

В середине октября 1919-го года большевики перешли в общее наступление, направляя свой главный удар так, чтобы разобщить казачьи армии от Деникинских и отделить казаков от белых. Выполнение этого плана привело к встречным боям, развернувшимся в генеральное сражение на всем протяжении между Десной и Азовским морем. Сражение это и решило участь всей кампании.

К концу ноября красные взяли Киев, и конница Буденного 66 , отбросив казаков за Дон, врезалась клином между ними и армией Деникина. Обходимые с флангов, белые войска безостановочно отступали, теряя свою артиллерию и обозы, и, хотя после прорыва у Купянска, Буденный захватом всего Донецкого бассейна угрожал отрезать отходившим войскам пути отступления, в штабе генерала Деникина продолжали утешаться тем, что противник выдохся, и лошади у Буденного измотались.

Но красные, положив в основание всей компании план «разъединения», преследовали его с огромным упорством. По численности их войска (40 000–50 000) уступали белым, но дух последних был потерян. Их конные массы, превосходившие красных иногда в два-три раза, не верили в свои силы, избегали боя, и бросая армию, понемногу сливались с общим человеческим потоком в образе вооруженных отрядов, безоружной толпы и табора беженцев. Всякие расчеты, планы, комбинации разбивались об эту стихию. Фронт откатывался неудержимо назад, части окончательно вышли из повиновения и быстро стали прокладывать себе путь к морю.

Конец белого движения, начавшегося героическим Ледяным походом, производил потрясающее впечатление.

В дни эвакуации, в Новороссийском порту сходились волны беженцев со всей территории, занятой белыми войсками. Сюда кинулось все, что примазавшись к идейной по началу борьбе, занималось спекуляцией и мародерством, и теперь спешило укрыться в безопасные места. Тут можно было наблюдать множество тех беженцев, которые в мехах и бриллиантах украшали собой впоследствии лучшие заграничные отели.

«Гнусное зрелище, — пишет Г. Раковский, — представлял из себя в это время Новороссийск, где за спиной агонизировавшей армии скопились десятки тысяч людей, из которых большая часть была вполне здорова и способна с оружием в руках отстаивать право своего существования. Тяжко было наблюдать этих безвольных, дряблых представителей нашей либеральной, консервативной, совершенно обанкротившейся интеллигенции, эту потерпевшую крушение буржуазию, сотни генералов и тысячи офицеров, озлобленных, разочарованных, и проклинающих всех и вся». И те, которым награбленные деньги или счастливая случайность помогли получить место на увозившем эмигрантов пароходе, сохранили свой бездушный и отвратительный эгоизм и на пути к изгнанию.

«На глазах у голодного судейского чиновника, — пишет И. Наживин, — не стесняются пропивать и проигрывать сотни тысяч рублей. Институтки, большей частью сироты погибших офицеров, вповалку валяются в промерзших и вшивых трюмах, а здоровенные жеребцы лежат на бархатных диванах. У одного карманы пухнут от вовремя запасенных английских фунтов, а другой в ужасе смотрит на завтрашний день. Никогда обычная человеческая свалка за более удобное место не принимала, кажется, форм более резких, более отталкивающих. На пароходе с утра до ночи стояла отвратительная грызня из-за каждой мелочи».

К концу февраля 1920-го года, по словам помощника Главнокомандующего генерала Лукомского, командованию стало ясно, что армии больше нет. Эвакуация ее остатков в последнее пристанище — Крым, — производилась крайне беспорядочно, и вследствие недостатка угля для транспорта пришлось бросить в Новороссийске колоссальное количество материальной части и припасов.

С первых же дней эвакуации в Крыму определилось самое ужасное, что может случиться с армией — недоверие к командованию.

«Еще в то время, — пишет генерал Деникин, — когда белая армия вела ежедневные, кровавые бои, вокруг нее уже шли интриги, и распространялись самые „грязные сплетни“. Высшие чины соседней Донской армии поносили все: стратегию, политику, правительство, облик начальников и бойцов, сообщали совершенно недостоверные сведения о полном разложении армии и неизбежном провале начатого ею дела. Армию там звали не иначе, как „странствующие музыканты“ или „банды“. Такая же травля происходила не только на территории армии, но и в других частях России, и больше всего в правых кругах. Там она принимала такие размеры, что даже бывшего Верховного Главнокомандующего, честнейшего и благороднейшего генерала Алексеева звали не иначе, как „мятежный генерал-адъютант“, и на одном из собраний граф Бобринский 67 заявил: „Я боюсь не левых, а крайне правых, которые, еще не победив, проявляют столько изуверства и нетерпимости, что становится жутко и страшно“».