Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Сдержанный и в целом благоприятный для П. В. Гана рапорт М. П. Позена неожиданно вызвал гневливую реакцию императора. Николай I всю вину за неполный успех реформы возложил на П. В. Гана: «Нельзя без сожаления читать: так искажаются все благие намерения правительства теми лицами, на мнение и опытность которых, казалось, положить можно было» [364], – гласила царская резолюция на рапорте М. П. Позена. Это означало конец карьеры П. В. Гана. И М. П. Позен, и А. И. Чернышев пытались защитить реформатора, напоминая Николаю I, что реформа разрабатывалась десять лет и ее основные принципы разделялись всеми основными министрами. Все было тщетно: Николай I буквально назначил П. В. Гана единственным виновником провала административной реформы. Реформатор-неудачник еще прослужил в Государственном совете до 1847 года, когда его рапорт об отставке был с удовлетворением принят императором.

Чем же объясняется такое раздражение Николая I по отношению к П. В. Гану? Почему реформа, которая, казалось бы, отвечала управленческим идеалам императора, была так быстро предана и проклята? Можно предположить, что военные неудачи начала 1840‐х вкупе с пробуксовкой гражданских преобразований переменили мнение Николая I о стратегии инкорпорации Кавказа в пространство империи. Принцип административного единообразия и министерского контроля был потеснен идеей сильной и независимой администрации окраины. Подтверждением подобного дрейфа в представлениях российского самодержца может служить утвержденный в ноябре 1842 года «Наказ Главному управлению Закавказским краем» [365]. Согласно этому документу, значительно усиливалась власть главноуправляющего: «Ему поручены все без изъятия части управления, дано полное право надзора и разрешения всех случаев не требующих нового закона; предоставлено определять и увольнять всех чиновников, даже высших и высылать из края вредных лиц» [366]. Эти перемены дополнялись личным указанием царя, в соответствии с которым «при всех новых мерах определять в С. Петербурге только общую цель и главные основания, предполагаемой меры; разные же подробности предоставлять главному местному начальству» [367].

Расширение служебных прав и привилегий кавказской администрации, вероятно, рассматривалось Николаем I как временная мера, которая должна была способствовать преодолению очевидного военно-политического кризиса в регионе. Итогом смены курса от административной унификации к административной автономии Кавказа стало назначение графа М. С. Воронцова кавказским наместником, состоявшееся в конце 1844 года. Уже в следующем году, после служебного столкновения с первым кавказским наместником, в отставку был вынужден уйти статс-секретарь М. П. Позен. С его уходом вопрос о распространении общей губернской системы на Кавказе в царствование Николая I был отложен уже окончательно.

М. С. Воронцов управлял Кавказом эффективно, в его наместничество не только произошел перелом в Кавказской войне, но и проведена модернизация Южного Кавказа: города, и прежде всего Тифлис, приобрели европейский вид, был создан Кавказский учебный округ, учреждены научные и благотворительные общества, открыты первая публичная библиотека и опера. Но вместе с тем первый кавказский наместник, как и все его преемники на этом посту, вел бесконечные служебно-иерархические войны с петербургскими министрами, которые были уязвлены невиданной самостоятельностью провинциального начальника. В таком контексте П. В. Ган и его реформа были для наместника и его окружения своеобразным символом ненавистной петербургской бюрократии, опрометчивого столичного контроля, а главное, удобным пугалом: вот что ждет Кавказ, если лишить его особого статуса в империи. Значение реформы П. В. Гана выходит далеко за пределы биографии самого барона и истории реализации преобразований. Вокруг реформы сложился устойчивый миф о невозможности превращения Кавказа в простое продолжение внутренних российских губерний. Его с разным успехом повторяли почти все кавказские наместники и главноначальствующие, и он стал одной из причин того, что империя так и не смогла интегрировать край в общероссийские административно-правовые структуры.

Военный министр Д. А. Милютин в записке к Александру II от 26 апреля 1870 года предложил воспользоваться предстоящей реформой войскового правления (аналог губернского правления) для переименования территориально-административного образования «Земля войска Донского» в «Область войска Донского». В записке отмечалось, что «название Войскового правления войска Донского не соответствует действительному значению этого административного учреждения, так как до него не относится никаких собственно войсковых обязанностей, а все предметы его ведомства заключаются исключительно в гражданском управлении краем, причем и подведомственное ему народонаселение состоит более чем на 1/3 часть из лиц гражданского состояния. Поэтому… было бы удобнее переименовать Землю войска Донского в Область войска Донского и Войсковое правление в Областное правление… Дабы не издавать по этому предмету особого законодательного акта… не соизволите ли при поднесении из Государственного совета… проекта преобразования Войскового правления утвердить этот проект с Высочайшей резолюцией: „с тем, чтобы Земля войска Донского переименована в Область войска Донского и Войсковое правление в Областное правление войска Донского“». На записке Александр II собственной рукой начертал карандашом: «со-ъ» («согласен». – Прим. авт. [368]). Вскоре, однако, выяснилось, что император уже утвердил реформу войскового правления 23 апреля [369]. Это нарушило первоначальный замысел Д. А. Милютина, поэтому Военное министерство срочно подготовило проект Высочайшего указа Правительствующему сенату о переименовании, который Александр II и подписал 21 мая 1870 года [370]. В преамбуле указа его назначение определялось следующими словами: «для согласования наименования земли войска Донского и Войскового правления войска Донского с общепринятыми наименованиями в Империи» [371]. К реформе войскового правления, ставшей поводом для переименования, мы еще обязательно вернемся.