Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Даже сейчас эти люди, экс-РВС и ополченцы, пересекают наши границы, возможно смешавшись со своими родственниками, — говорил Кагаме. — Они вооружены гранатометами, автоматическим оружием, они убивают людей на своем пути, а для международного сообщества это ничто. Для него важно лишь то, что тутси убивали беженцев. В этом есть что-то крайне несправедливое. Вот почему я думаю, что ужасная вина лежит на некоторых людях, и они пытаются избавиться от нее, всегда рисуя такую картину, в которой тутси — плохие, а хуту — жертвы. Но никакое запугивание или искажение фактов не свернет нас с пути. Это создаст для нас проблемы, но мы не дадим себя победить!

Таким разгневанным я его еще не видел.

— Их много осталось, — сказал он, имея в виду génocidaires, — и нам придется продолжать разбираться с этой ситуацией столько, сколько она продлится. Мы совершенно не устали от того, что нам приходится иметь с этим дело, — это они устанут, не мы.

Мрачная перспектива. Но Кагаме пытался объяснить, почему война в Конго случилась так, как она случилась, — дабы, сказал он, «не дать стереть Руанду с лица земли». Вот как он видел свой выбор, и это объясняло ошеломительную холодность его речи. Но хотя его голос и манеры были, как всегда, сдержанны, он явно был возмущен тем, что его солдат обвиняют в уничтожении силы, которую он считал армией, намеренной уничтожить Руанду. Вызывающе дерзкое поведение Кагаме и ощущение обиды слились в гневе, достойном Ахава. Он не просто хотел, чтобы мир видел ситуацию его глазами; ОН, ПОХОЖЕ, ВЕРИЛ, ЧТО МИР ДОЛЖЕН ИЗВИНИТЬСЯ ПЕРЕД НИМ ЗА ТО, ЧТО ОКАЗАЛСЯ НЕ СПОСОБЕН ПРИНЯТЬ ЕГО ЛОГИКУ.

В идеале, сказал он мне, расследование было бы наилучшим способом прояснить историю с массовыми убийствами в Конго.

— Но, — сказал он, — из-за этой предыстории, которую я вам уже рассказал, из-за этого партизанского участия, из-за этих политически мотивированных голословных обвинений даже на высших уровнях международного сообщества, как видите, мы здесь имеем дело с судьями, которых нельзя судить. И все же они ужасно ошибаются. В этом заключается самое плохое во всей этой ситуации. Я утратил веру. Видите ли, опыт Руанды с 1994 г. не оставил мне веры в эти международные организации. Очень мало веры.

— В сущности, — продолжал Кагаме, — я думаю, нам следовало бы начать обвинять тех людей, которые на самом деле поддерживали эти лагеря, тратили по миллиону долларов в день в этих лагерях, обеспечивали поддержку этим группировкам, чтобы те восстановились и превратили себя в военную силу, в милитаризованных беженцев. Когда в конечном счете такие «беженцы» ввязываются в бой и гибнут, думаю, это имеет большее отношение к этим самым людям, чем к Руанде, чем к Конго, чем к Альянсу. И почему бы нам их не обвинять? Они же пытаются отделаться от своей вины. Это нечто такое, что они стараются отогнать от себя.

Действительно, победа панафриканского альянса, который сформировал Кагаме в Конго, значила поражение для международного сообщества. Ведущие державы и их гуманитарных представителей отодвинули в сторону — и, по словам Кагаме, «не они определяли исход, так что это им опять же не по нутру».

— Появляется Кабила, появляется Альянс, что-то меняется, Мобуту уходит: происходят события, весь регион рад происходящему, и у разных людей есть свои, разные способы поддерживать этот процесс. А они остались не у дел, и все для них как гром с ясного неба. Их это крайне раздражает, и они не могут так просто это принять, — пояснил он.

В понимании Кагаме, «африканский и западный мир разделяет целая вселенная». Однако он, похоже, признавал, что поражение международного сообщества не следует понимать как чью-то победу. Он провел жизнь в Центральной Африке, сражаясь не с тем, что прежде называлось «цивилизованным миром», а за возможность присоединиться к нему. Однако он сделал вывод, что этот мир пытается воспользоваться «вопросом беженцев», чтобы саботировать его прогресс.

— Это и есть на самом деле их цель, — говорил он. — Не столько забота о правах человека, сколько политика. «Давайте уничтожим это развитие, опасное развитие этих африканцев, которые пытаются делать все по-своему» — вот что это такое.

Первым в полетной развлекательной программе во время моей предпоследней поездки в Руанду в феврале 1997 г. был фильм «Время убивать». Он снят на Миссисипи, в атмосфере, которую Фолкнер окрестил «миазматической». Пара бездельников, так называемая «белая шваль», развлекаются, пьянствуя и гоняя на машине. Они похищают молодую негритянку, насилуют ее, мучают и бросают ее труп в поле. Их ловят и сажают в тюрьму. Отец девушки не верит, что местный суд свершит адекватное правосудие, поэтому поджидает, пока этих двоих не привезут в наручниках в здание суда, выходит из укрытия с карабином и убивает их. Его арестуют за убийство первой степени, и он предстает перед судом. В его виновности никто не сомневается, но умный молодой белый адвокат, рискуя своей репутацией, браком, жизнью — своей собственной и своих детей, взывает к чувствам присяжных, и отца девушки выпускают на свободу. Таков был этот фильм. Его рекламировали как повесть о расовом и социальном исцелении. Триумф протагонистов и катарсис для аудитории происходил в результате оправдания убийцы — «вигиланта», чьи поступки были поняты жюри присяжных, состоявшим из его сверстников, как достижение более высокой ступени правосудия, чем он мог бы ожидать от закона.