Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

Попытка византийской реставрации, предпринятая Николаем I, уценена, чтоб не сказать скомпрометирована, качеством архитектуры. Вместе с эпохой Просвещения зачем-то довелось преодолеть архитектуру. Наверное, преодоленным оказался видеоцентризм допушкинской культуры. Дух ныне веял не в архитектуре. Николай же был строителем.

Для постановки знаков нового Средневековья пришлось искать каких-то новых мест, поскольку старые были полны Средневековья подлинного. Византизм как будто начинал сначала те места, куда хватало Тона и его адептов. Как храм Спасителя расцентровал Москву, его тираж в провинции расцентровал иные города и даже села.

Масонство Витберга и мистицизм Благословенного царя делали храм на Воробьевых отрицательной, но содержательной, не внешней только антитезой к ортодоксии Успенского собора. Тогда как антитеза тоновского храма к тезису Успенского собора остается внешней. Эта внешняя полемика двух кафедральных храмов сразу ранила Москву.

При Сталине борьба за сохранение церквей от упразднения и сноса временами принимала форму торга. Чудовище желало кушать. Общественность могла, к примеру, предложить ему за церковь у Красных Ворот церковь в Красном Селе (предполагалось, видимо, что пожиратель хочет красного).

Чудовище желало, но не съело Кремль. Да, оно съело монастырское ядро Кремля, две церкви на подоле и одну во внутреннем дворе дворца, два зала из числа дворцовых интерьеров. Но сохранились и дворцовое ядро, и главные казенные строения, и крепость, и, что удивительно, ядро соборное.

Храм на Волхонке в самом деле был шапкой города. Шапкой над окопом в час сражения. Шапкой не там, где голова. Мишенью во спасение Успенского собора, Ивана Великого и всей Соборной площади, Василия Блаженного.

Он храм-спаситель.

Став на Горах, храм мог бы дать себя за целый город, за сорок сороков. Тогда он должен был бы выглядеть иначе, чем у Витберга. Там нужен был храм-город, храм-Москва, со множеством верхов, с господством множества над целым.

В Занеглименье явился храм, способный дать себя во всяком случае за Кремль. В нем провиденциальны сами недостатки: и завышение масштаба, и навязчивая близость ко Кремлю, и возгонка мемориальной ценности.

Старинное и напряженное борение с Кремлем делало край Арбата предпочтительным для постановки храма с таким метафизическим заданием. Он вызвал на себя огонь, как подобает цитадели; отвел его, как отводная стрельница.

Провидел ли подобное кто-либо из создателей собора? Мы знаем лишь, что выбор места и строительство осуществились в пору не вполне известных прорицаний. В историософски напряженную эпоху Николая I, сравнимую по напряжению с эпохой старца Филофея. В поле провидений, размеченном фигурами святого Серафима и святого Филарета, самого царя и его ушедшего брата.

ВОРОБЬЕВО

Мосты – Медь в огне

ГЕРЦЕН

Из воды и из огня – Обеты – Три Александра – Бедро Иакова – Васильевское – Над большой водой – Мистерия – Аллегория

ТУРГЕНЕВ

«Муму» – Айвазовский – Корнелий де Брюин – Нескучное и Горы – Луговина – Мост и плотина – Герасим – Зачем Герасим утопил свою Муму – Семчинское

БЫРЬ

Герцен и Тургенев – Бырь (Мартын и Кинга) – Арарат, или Ноева дача

М. Добужинский. Умиротворение. 1905

Впервые нрав реки у Воробьевых гор отмечен в хрониках под 1533 годом, в рассказе о кануне смерти Василия III. На богомолье в Ламском Волоке князь занемог так неприглядно, что стеснялся въехать в город с ожидавшей стороны, и потому стал в Воробьеве, дворцовом селе.

Первое упоминание о Воробьеве находим в духовной грамоте великой княгини Софьи Витовтовны, прабабки Василия. Правнук облюбовал село после 1521 года, когда Мехмет-Гирей пожег другую великокняжескую подмосковную Остров. Несколько дней Василий прятался от недруга в стогу, передает в своих записках Герберштейн. А местная легенда добавляет, что стог стоял именно в Воробьеве, где татары пили мед из погребов Василия.