Рейнхарт Дози - Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

Среди пленных оказался Макиль, сын Синана. Его терзала жажда, и он горько оплакивал свое положение. Муслим послал за ним и принял его с таким благосклонным видом, какой только мог принять.

– Ты испытываешь жажду, сын Синана, не правда ли? – спросил Муслим.

– Да.

– Дайте ему выпить того вина, которым нас снабдил халиф, – велел Муслим одному из солдат.

Приказ был исполнен, и Макиль выпил.

– Ты больше не испытываешь жажду? – спросил Муслим.

– Нет.

– Вот и хорошо! – воскликнул Муслим, неожиданно изменившись в лице. – Потому что ты пил в последний раз. Приготовься к смерти.

Старик упал на колени и попросил о милосердии.

– Кто ты такой, чтобы просить о милосердии? Разве не тебя я встретил на дороге возле Тивериады? Ты выехал в Медину вместе с другими депутатами. Разве не ты осыпал Язида оскорблениями? Разве не ты произнес слова: «После возвращения в Медину мы должны дать торжественную клятву не повиноваться этому распутнику и сыну распутника, а потом мы поступим правильно, засвидетельствовав почтение сыну мухаджируна»? Знай же, что в тот момент я поклялся, что, если снова встречу тебя и ты окажешься в моей власти, я тебя убью. И я сдержу клятву. Пусть этого человека казнят.

Приказ был сразу выполнен.

Когда грабежи завершились, те мединцы, которые еще остались в городе – а большинство жителей, которым представилась возможность бежать, уже бежали – были собраны, чтобы принести клятву Язиду. Но только это была не обычная клятва о подчинении халифу, Корану и законам Мухаммеда. Мединцы должны были поклясться, что станут рабами Язида, которых он может отпустить на волю или продать, если захочет. Им пришлось признать его абсолютную власть над всем, чем они владеют, – их женами, детьми, даже жизнью. Того, кто не желал давать такую страшную клятву, ожидала смерть. Два курашита смело заявили, что дадут клятву только в ее обычной форме. Муслим приказал их обезглавить. Мерван, сам курашит, осмелился возразить против такого наказания, но Муслим, ударив его по животу палкой, грубо сказал: «Если ты повторишь то, что сказали эти несчастные, твоя голова тоже упадет с плеч». Тем не менее Мерван стал просить за другого курашита, не давшего клятву, который был его дальним родственником, но сирийский военачальник отказал ему. Ситуация изменилась, когда отказался дать клятву некий курашит, чья мать принадлежала к племени кинда. Один из сирийцев, принадлежавший к племени сакун (ветвь племени кинда), крикнул: «Сын нашей сестры не может дать такую клятву», и Муслим его простил.

Так арабы Сирии свели счеты с сыновьями фанатичных сектантов, которые залили Аравию кровью их отцов. Старая знать ликвидировала новоявленных выскочек. Язид, как представитель ранней мекканской аристократии, отомстил за убийство халифа Османа и поражения, которые мединцы – хотя тогда они сражались под знаменами Мухаммеда – нанесли его деду. Противодействие язычества традиционному исламу было жестоким, ужасным и неизбежным. Ансары так никогда и не оправились после этого сурового удара. Их власть была сломлена навсегда. Их почти полностью покинутый город на долгое время был предоставлен бродячим собакам, а окружающая местность – антилопам. Большинство горожан отправились на поиски новых домов и лучшей участи в дальних странах. Многие присоединились к армии в Африке. Тех, кто остался, можно было только пожалеть. Омейяды не упускали ни одной возможности выказать свое презрение и ненависть, всячески оскорбить их и унизить.

Через десять дней после битвы при Харре Хаджадж, правитель провинции, приказал заклеймить многих святых старцев, бывших сподвижниками Мухаммеда. В его глазах каждый мединец был убийцей Османа. Даже если допустить, что мединцы были в нем больше замешаны, чем на самом деле, разве не было это преступление отмщено бойней при Харре и разграблением Медины? Говорят, что, покидая город, Хаджадж заявил: «Хвала Богу, что он позволил мне покинуть этот порочнейший из городов, который воздал за милость халифа предательством и бунтом. Клянусь Аллахом, если бы мой суверен не требовал во всех своих письмах, чтобы я пощадил этих преступников, я бы сровнял их город с землей». Когда об этих словах сообщили одному из старцев, которых обесчестил Хаджадж, тот сказал: «Ужасное наказание ждет его в следующей жизни. Его слова достойны фараона».

Увы, вера в то, что их угнетатели будут гореть в вечном адском пламени, стала единственной надеждой и утешением несчастных. И этому утешению они предавались со всей страстью. Пророчества сподвижников Мухаммеда, пророчества самого пророка, чудеса, сотворенные их именами, – все это они принимали с энтузиазмом и доверчивостью. Теолог Саид, присутствовавший в мечети, когда туда ворвались сирийские всадники и превратили ее в конюшню, рассказывал всем, кто соглашался его слушать, как, оставшись один в святом месте, услышал слова, идущие от могилы пророка. В грозном Муслиме из племени музайна мединцы видели самого страшного и уродливого монстра, какого только носила земля. Они верили, что он до последних дней не найдет соперника, а потом им станет человек из его же племени. Они приписывали пророку следующие слова: «Последними встанут в день воскресения двое из племени музайна. Они найдут землю пустой. Они придут в Медину и встретят там только дикого оленя. После этого два ангела спустятся с небес и бросят их ниц на землю и потащат в такой позе туда, где собрано все человечество».