Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Публичная история так же, как и историческая политика, сконцентрирована не столько на самом знании о прошлом, сколько на том, как это прошлое может быть вписано в настоящее. Историческая политика так же, как и публичная история, выступает средством консолидации социальных групп, их ценностной и аффективной самоидентификации [961] Джеффри Олик предлагает красноречивую концептуальную реэтимологизацию понятия «воспоминания/коммеморации» как re-member-ing , подчеркивая – через предлагаемое морфологическое членение слова – его связь с процессом формирования сообщества. См.: Olick J. Collective Memory: Two Cultures // Sociological Theory. 1999. Vol. 17. № 3. Р. 342. В действительности основа данного слова восходит к латинскому memor , а не membrum (как в случае с английским словом member ). См. также: Ушакин С. «Нам этой болью дышать»? О травме, памяти и сообществах // Травма: пункты / Под ред. С. Ушакина, Е. Трубиной. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 5–41. . Иными словами, этот вопрос не решается в плоскости прагматической и политической ангажированности или нейтральности. Различия между исторической политикой и публичной историей располагаются в тех горизонтах нормативности, которые задают предлагаемые ими версии инструментализации и политизации прошлого. В первом случае мы имеем дело с этатистской концепцией политического , рефлексами которой становятся одержимость идеей государственного суверенитета, акцент на нормативной национальной идентичности, определяемой через отсылку к исторической традиции, и патриотическая секьюритизация сферы культуры [962] Levy J.D. The State after Statism: New State Activities in the Age of Liberalization. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006. . Во втором политическое рассматривается как открытое и внутренне напряженное пространство, постоянно перераспределяемое между различными позициями и коллективными субъектами, вступающими в коммуникацию друг с другом [963] Независимо от того, является ли достижение согласия конечной целью этой коммуникации ( Хабермас Ю . Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000), или антагонизм и соперничество предъявляются как ее фундаментальные и неустранимые свойства ( Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical Democratic Politics. London: Verso, 1985. P. 93–148; Mouffe C. An Agonistic Approach to the Future of Europe // New Literary History. 2012. № 43 (4). Р. 629–640). .

Это базовое расхождение в понимании политического определяет и дальнейшую цепочку различий. Историческая политика исходит из необходимости артикуляции доминирующей позиции по отношению к прошлому, формирования гегемонного этоса, легитимирующего унифицированный исторический нарратив и его возможные интерпретации, распространяя на историческое поле логику национальных интересов, нуждающихся в отстаивании как внутри страны, так и на международной арене (порой и на законодательном уровне) [964] См.: Копосов Н.Е. Память строгого режима: История и политика в России. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 52–76, 137–180; Ko-posov N. Memory Laws, Memory Wars. The Politics of the Past in Europe and Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2017; Law and Memory: Towards Legal Governance of History / Ed. by U. Belavusau, A. Glinszczynska-Grabias. Cambridge: Cambridge University Press, 2017. . Публичная история принципиально диалогична; она представляет собой горизонтально организованное пространство взаимодействия различных сообществ, не стремящихся к монополизации прошлого и в любом случае не обладающих административными ресурсами, которые бы угрожали возникновением непререкаемой культурной гегемонии. Первая видит своей целью символическое обоснование единства политического тела нации, стремясь установить контроль над процедурами включения/ исключения и допуская партикулярность только в качестве частной манифестации единого целого, занимающей специально отведенное ей место. Вторая развивает особую форму чувствительности к мемориальным правам депривированных групп и индивидов, отстаивая ценность локального и преданного забвению [965] Многочисленные примеры такого рода музейных проектов можно найти в сборнике: Политика аффекта: Музей как пространство публичной истории / Под ред. А. Завадского, В. Склез, К. Сувериной. М.: Новое литературное обозрение, 2019. , возвращая вытесненное и маргинализированное в социальное пространство коммеморации [966] В чем-то эта практикуемая публичной историей оптика может быть сопоставлена с задачей экспликации традиции угнетенных, поставленной Вальтером Беньямином перед «историческим материалистом»: Беньямин В. О понятии истории // Он же. Учение о подобии: Медиаэстетические произведения. М.: РГГУ, 2012. С. 237–253. . Первая дискурсивно объективирует свой предмет в качестве историко-культурного наследия — устойчивой совокупности символических ресурсов, доступ к которым ограничен требованиями национальной безопасности [967] См.: Калинин И. Прошлое как ограниченный ресурс: Историческая политика и экономика ренты // Неприкосновенный запас. 2013. № 2 (88). С. 200–214; Kalinin I. The Struggle for History: The Past as a Limited Resource // Memory and Theory in Eastern Europe / Ed. by U. Blacker, A. Etkind, J. Fedor. London: Palgrave-Macmillan, 2013. Р. 255–267. . Вторая обращается к историческому или биографическому опыту , взывающему к необходимости в свидетельстве [968] См.: Derrida J. «A Self Unsealing Poetic Text» – Poetics and Politics of Witnessing // Revenge of the Aesthetic: The Place of Literature in Theory Todaу / Ed. by M. Clark. Berkeley: University of California Press, 2000. Р. 180–207; Testimony: The Crisis of Witnessing in Literature, Psychoanalysis, and History / Ed. by S. Felman, L. Dori. New York: Routledge, 1992. . Первая исходит из вертикальных отношений между субъектом этой политики и теми, кто является ее адресатом [969] Даже тогда, когда восприятие транслируемого сообщения требует активного перформативного разыгрывания со стороны аудитории: Oushakine S.A . Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Imperio. 2013. № 1. Р. 269–302. , становясь результатом деятельности хорошо скоординированных сил (государственных институтов и сертифицированных государством общественных организаций). Вторая предполагает подвижные и взаимообратимые отношения между «производителями» и «потребителями», представляя собой динамичный обмен между различными субъектами — которые участвуют в тех или иных формах репрезентации истории/коммеморации прошлого — и внутренне разнородной публикой, структурная дифференциация которой происходит через вовлечение в те или иные формы репрезентации/коммеморации. Если историческая политика оперирует категорией единства , публичная история говорит на языке общего .