Коллектив авторов - Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

Таблица 9

дислокация комендатур и численность спецпереселенцев в них(1931–1938 гг.), чел. 1*

Окончание табл. 9

1*Составлена по: ГАНО. Ф. П-3. Оп. 2. Д. 156. Л. 84–85; Ф. Р-574. Оп. 2. Д. 6. Л. 26; Ф. Р-1353. Оп. 3. Д. 67. Л. 11.

2*После 1933 г. – Александровская комендатура.

3*На декабрь 1932 г. – Каргасокская комендатура.

4*На 1938 г. – Васюганская комендатура.

5*На 1938 г. – Каргасокская комендатура.

6*На декабрь 1932 г. возможен учет поселков в составе Парабельской комендатуры.

7*На декабрь 1932 г. возможен учет поселков в составе Чаинской комендатуры.

8*На декабрь 1932 г. – Чаинская комендатура.

9*После 1932 г. – Колыванская комендатура.

10*На декабрь 1932 г. возможен учет поселков в составе Кузнецкой комендатуры.

Для работы в сферах сельского хозяйства и промыслов были созданы т. н. неуставные артели, мало чем отличавшиеся по деятельности от уставных, но имевшие не «выборное», а представляемое комендантом руководство, режимные ограничения и отчислявшие из заработков средства на содержание аппарата комендатур. В литературе новейшего времени (работы В.Я. Шашкова, Н.А. Ивницкого и др.) [1183]отмечается:

«…большинство неуставных артелей добивались более высоких производственных результатов, чем соседние местные колхозы. В этом сказались хозяйственные навыки и мастерство бывших кулаков и зажиточных крестьян, а не трудовое перевоспитание, как это утверждалось в советской историографии…» [1184]В действительности же высокая результативность хозяйственной деятельности спецпереселенцев имела более сложную природу, чем представляется некоторым исследователям. Спецпереселенцы, сосредоточенные в Нарыме и других местах ссылки, не очень отличались по хозяйственным навыкам и мастерству от крестьян-старожилов. Но у них была повышенная мотивация к труду (в противном случае им грозила голодная смерть). Кроме того, от количества и качества труда («ударничество») зависели и перспективы восстановления их в гражданских правах. Следует также учитывать, что у местных колхозов не было мощного административного ресурса в виде карательных органов, заинтересованных в получении от государства дополнительных финансовых и материальных средств для вложения в экономику спецпоселений и способных получить требуемые средства. Помимо этого руководство ОГПУ – НКВД с 1933 по 1937 г. регулярно добивалось правительственных решений о льготном финансировании неуставных артелей, списании с них задолженностей, отсрочке ряда госпоставок и платежей. Наконец, отделы спец(труд)поселений вели самостоятельную ведомственную отчетность, не подконтрольную государственным, в частности финансовым, органам, что давало широкие возможности для манипулирования статистикой. Иначе говоря, неуставные артели существенно отличались от колхозов по условиям ведения хозяйственной деятельности, а спецпереселенцы от колхозников – по мотивации трудовой деятельности. Эти условия хозяйствования и мотивация труда были искаженными, деформированными самой природой принудительного труда. Впрочем, и спецпереселенцы, и колхозники являлись социальными жертвами двух разновидностей сталинской политики раскрестьянивания – принудительной и «добровольной», генетически близких друг другу. Не случайно, когда в 1938 г. карательные органы передали советским и хозяйственным органам Нарыма неуставные артели, последние оказались задавленными повинностями наравне с местными колхозами.

Чрезвычайная обстановка в деревне накануне и в начале «Великого перелома» радикально и очень негативно отразилась на состоянии традиционных институтов семьи и брака. На семейно-брачных отношениях в деревне сказывались прямые и опосредованные конфликты единоличного крестьянства с властью. Нарастала наметившаяся еще в первые послереволюционные годы тенденция уменьшения состава семьи в связи с разделом хозяйств. Это была реакция деревни на усиление налогово-податного и репрессивного нажима государства на средние и зажиточные группы крестьянства: с 1916 по 1927 г. численность сельской семьи в Сибири уменьшилась в среднем с 6,0 до 5,5 душ [1185].

С осени 1929 г. зажиточные крестьяне, не дожидаясь конфискации имущества и высылки, стали самоликвидироваться. Масштабы этого стихийного явления не поддаются точной оценке. Однако оно вызвало озабоченность сталинского режима и принятие специальных постановлений (о воспрещении самовольного переселения «кулацких хозяйств» и распродажи ими своего имущества; об уголовной ответственности за забой скота; «о досрочном взыскании ссуд с кулацких и зажиточных хозяйств» и т. д.) [1186]. Вслед за самоликвидацией хозяйств началось бегство крестьянских семей либо в города, либо в отдаленные местности. Неслучайно в начале 1930 г. органами ОГПУ по Сибкраю отмечалось стихийное переселение крестьян в труднодоступные таежные районы. Например, только за две недели (с 15 по 31 января) через Баксинский район в тайгу проследовало до 2 тыс. подвод [1187]. Согласно официальной статистике сибирских краевых органов, в первой половине 1930 г. среди «фактически раскулаченных хозяйств» насчитывалось около 7 % «самоликвидировавшихся», более 10 % «выявленных кулацких хозяйств» из мест прежнего проживания бежали целыми семьями либо у них скрылись главы семей [1188].