Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

Между тем я продолжал разыскивать такого практиканта, для которого фарсидский язык был бы родным. Это мне удалось достичь лишь совершенно случайно. Со своим постоянным вопросом я обратился в редакцию несуществующего уже татарского сатирического журнала “Молла Наср-Эддин” [1160]. Редактор этого журнала [1161]сам предложил мне свои услуги. Но когда по моей просьбе он произнес несколько известных мне персидских слов, я высказал ему свое мнение о татарском характере его произношения, прибавив, что мне нужно чисто персидское. Он с тем и другим согласился и, подумав, обещал зайти ко мне с только что прибывшим из Тавриза учителем фарсидского языка в тамошней американской школе. Проездом в Тегеран этот учитель остался в Тифлисе и хотел занять свободное место в персидской благотворительной школе, пустовавшее после увольнения упомянутого выше учителя-азербайджанца.

На следующий день редактор привел его. Он оказался именно тем, кого мне не хватало: природный фарс, тегеранец по рождению и постоянному месту жительства. Никакого другого языка, кроме фарсидского, не знает. При помощи того же редактора мы условились в том, что он будет приходить ко мне три раза в неделю. Наши занятия будут заключаться в разговоре по два часа в день, причем я буду платить ему по 50 коп. за час. На все условия Гусейн Багир-Заде очень охотно согласился.

Три месяца я занимался ежедневно, не исключая воскресных и праздничных дней. Это оказалось крайне тяжело. И с 1 декабря я перестал заниматься по воскресеньям. К этому же времени я покончил с переводом книг Нариманова и перешел на газеты. При этом оказалось, что в этом деле Нариманов мне бесполезен. Он сам затруднялся переводить их. Часто случалось, что смысл фразы, записанный мною со слов Нариманова, совсем не походил на смысл, переданный Гусейном Багир-Заде. О персидской грамматике он также имел очень слабое понятие. Неправильные глаголы при спряжении в простейших временах принимали у него такие фантастические формы, что Гусейн не мог и приблизительно сказать, от какого глагола могла бы получиться такая форма. Об изменении глаголов арабского происхождения по десяти наиболее употребительным формам он не имел никакого представления.

Приняв в соображение эти обстоятельства и то, что с Гусейном мы объяснялись уже достаточно хорошо, я распрощался с Наримановым и остался при одном Гусейне. Так продолжалось до конца марта, когда Гусейн заявил, что во второй половине мая, сейчас же после экзаменов в школе, он уезжает в Тегеран. Гадать о том, что же мне делать остальную четверть года, не приходилось. Ответ для меня был ясен: надо ехать в Персию. <���…> 4 апреля я подал рапорт о командировании меня в Персию. Дополнительно просил выдать деньги на штатскую одежду и прогоны. <���…> генерал-майор Юденич, вероятно, сомневаясь в моей работе за истекшие восемь месяцев, отказался сам решить этот вопрос в какой-либо окончательной форме. Потребовал отобрать у меня подписку о возврате этих денег в случае провала моего на предстоящих экзаменах в августе и всю переписку направил на Ваше усмотрение. Вот обстановка, в которую попал я» [1162].

Примечательно, что призывающий к немедленному действию документ – просьба содействовать в продолжении языковой стажировки – не вызвал никакой реакции начальника Азиатской части, в прямом ведении которого находились все окружные подготовительные школы. Это обстоятельство может иметь некоторое объяснение. Записка Рысина была слишком очевидным свидетельством явных ошибок и недоработок, допущенных Азиатской частью и лично Цейлем при разработке Положения 1911 г. На документе не осталось никаких резолюций к проработке документа, только имеется короткая пометка самого генерала Цейля – «К делу».

Осенью 1911 г. в окружную подготовительную школу поступили восемь офицеров (трое их них – сверхштатные слушатели), которые были зачислены в следующие языковые группы: в турецкую – 79-го пехотного Куринского полка поручик Ведринский, Дагестанского конного полка поручик Гассанов, 20-й артиллерийской бригады поручик Калантаевский, 15-го гренадерского Тифлисского полка поручик Орлов, 2-го Кавказского стрелкового полка штабс-капитан Симонов, 2-го Кубанского пластунского батальона сотник Успенский; в персидскую – 4-го Кубанского пластунского батальона сотник Квартовкин, 5-го Кубанского пластунского батальона сотник Леус.

14 октября 1911 г. состоялось официальное открытие подготовительной школы восточных языков при штабе Кавказского военного округа. На церемонии открытия присутствовали начальник штаба округа и окружной генерал-квартирмейстер, заведующий школой, преподаватели и офицеры-слушатели [1163]. Школа временно располагалась в помещении военного собрания 2-го батальона 5-го Кавказского стрелкового полка, расквартированного близ Тифлисского военного училища. Между тем военно-инженерное ведомство округа подыскивало для школы частное помещение, которое должно было находиться близко к центру города.