Пьер Видаль-Накэ - Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире

Остается рассмотреть знаменитый отрывок из третьей книги «Законов», в котором говорится о первых шагах человечества после потопа и о патриархальной жизни, описываемой Платоном на примере гомеровских циклопов, правда, без каких-либо намеков на их каннибализм [1021], жизни дикой — философ прямо говорит об этом (Платон. Законы. 680d), но простой и справедливой. Платон вновь спорит с Протагором, подчеркивая, что отсутствие искусств не является неодолимым препятствием на пути к человеческому счастью. Более того, сравнивая «добрых дикарей» со своими современниками, Платон приходит к выводу, что те были проще (euethesteroi), мужественнее (andreioteroi), рассудительнее (sophronesteroi) и справедливее (dikaioteroi) (там же. 679е). Справедливость, рассудительность, мужество — налицо все традиционные добродетели, о которых Платон рассуждает в «Государстве», за исключением самой первой и главной — мудрости (sophia), добродетели ума, которой наделены философы — обладатели знания (Платон. Государство. IV. 428е—429а). Мудрость заменена простотой — достаточно двусмысленный комплимент [1022].

И все же Платон предельно ясен в данном вопросе. По его словам, наш мир как результат исторической эволюции, все эти «государства, государственные устройства, искусства, законы», одновременно полон «великой испорченности, но и великой добродетели» — πολλή μεν πονηρία, πολλή δε και αρετή (Платон. Законы. III. 678а, пер. Α. Η. Егунова). Примитивизм — вовсе не лозунг Платона, но вынужденный прием; в отношении простоты патриархальной жизни философ в сущности питает не больше иллюзий, чем в отношении примитивного полиса в «Государстве», основанного лишь на необходимости и сравниваемого братом Платона Главконом — вопреки связываемым с этим полисом представлениям о счастье — с «государством свиней» (Платон. Государство. II. 372d). Остается констатировать, что Платон так и не поддался чарам золотого века, воздействие которых сполна испытала последовавшая эпоха, но это стоило ему многих усилий. Счастье и наука, полис людей и полис, в случае надобности управляемый богом (как в «Законах», где бог это делает с помощью философов, облаченных в маски старцев «ночного совета»), история и умозрительные формы, — напряжение между ними нарастает и заканчивается разрывом [1023]. Как справедливо было сказано: хотя платоновский полис и представляет собой «прекраснейшую из трагедий» (Платон. Законы. VII. 817b), «эта трагедия, если вжиться в нее, лишена всякого трагизма, ибо ничего непоправимого не может случиться с душой; в этой трагедии нет ни драматических коллизий, ни развязки, поскольку смерть здесь не наступает» (Goldschmidt 1959: 98). На самом деле трагедия Платона кроется в другом — в месте, которое занимает платонизм, в двусмысленности самой истории.

«Дельфы хранят еще много загадок. Некоторые из них, возможно, никогда не будут разгаданы, и следует согласиться с Э. Бурге, что последняя Пифия унесла с собой свою тайну». Так начинается один сборник, заставивший пролить много чернил и немного желчи и давший заглавие моему исследованию (Pouilloux, Roux 1963: 7). Его цель (по сравнению с книгой Жана Пуйю и Жоржа Ру) скромна — дать исторический комментарий к одному отрывку Павсания, породившему многочисленные дискуссии, которые велись до, во время и после «великих раскопок».

Войдя в святилище Аполлона и обходя его ограду, Павсаний описывает по порядку: быка с Коркиры, статуи тегеатов, статуи навархов из Лаке демона (посвящение за победу при Эгоспотамах), деревянного коня, поднесенного аргосцами в память о войне со Спартой из-за Фиреи, после чего обращает свой взор на «марафонский пьедестал».

Ниже я привожу текст отрывка, в котором говорится об этом монументе (Павсаний. X. 10. 1—2):

Τω βάθρω δε υπό τον ΐππον τον δούρειον δή επίγραμμα μεν έστιν από δεκάτης του Μαραθωνίου έργου τεθήναι τάς εικόνας. Είσί δε Αθηνά τε και Απόλλων και ανήρ των στρατηγησάντων Μιλτιάδης. Εκ δε των ηρώων καλουμένων Έρεχθεύς και Κέκροφ και Πανδίων, (ούτοι μεν δή] και Λεώς τε και Άντίοχος δ έκ Μήδας Ήρακλεi γενόμενος της Φύλαντος, ετι δε Αίγεύς τε και παίδων των Θησέως Άκάμας * ούτοι μεν και φυλαΐς Άθήνησιν ονόματα κατά μάντευμα εδοσαν τό έκ Δελφών * ό δε Μελάνθου Κόδρος και Θησεύς και ΦιλαΤός έστιν, ούτοι δε ούκέτι των επωνύμων είσί* τούς μεν δή κατειλεγμένους Φειδίας έποίησε, και άληθεί λόγω δεκάτη και ούτοι της μάχης είσίν · Άντίγονον δε και τον παΐδα Δημήτριον και Πτολεμαΐον τον Αίγύπτιον χρόνω ύστερον απέστειλαν ές Δελφούς, τον μεν Αίγύπτιον και εύνοια τινί ές αυτόν, τούς δε Μακεδόνας τω ές αυτούς δέει.