Джон Уоллес-Хедрилл: Варварский Запад. Раннее Средневековье

Во-вторых, образовались государства средневековой Европы. Больше не было сомнений в том, что, невзирая на Империю и папство, Франция, Германия, Италия, Испания, Скандинавия и Англия идут разными путями, говорят на разных языках и толкуют прошлое в разном ключе. Из этого не следует, что они непременно ожидали, что править ими будут местные династии, ведь, как и любое другое владение, корона могла быть передана дальним родственникам, или потребована ими. Королевская власть утратила нечто от своего древнего престижа, поскольку для короля десятого века ни варварское военное руководство, ни римское законодательство уже не было основным занятием. Его обязанностью была защита совокупности земель и прав, включавшей его непосредственные владения вне обширных иммунитетных территорий его королевства, и передача ее в целости и сохранности своему наследнику. Политические горизонты сократились, хотя никто и не помышлял о том, чтобы обойтись без короля. Нет лжи чернее, чем изображение раннесредневековой королевской власти и аристократии в виде принципиально противоположных сил. В десятом веке королевская власть была скорее ограничена, чем ослаблена. Средневековому человеку слабость была ни к чему, и, конечно же, слабые короли были ему нужны ничуть не больше. Что же тогда осталось от королевской власти? Приблизительное представление о ней можно получить, изучив судьбу западно-франкской монархии после случайной смерти в 987 г. Людовика V. Он был молодым человеком и не оставил наследника. Его ближайшим родственником-Каролингом был дядя, Карл Лотарингский, человек, претензии которого не получили значительной поддержки со стороны франков, которым он не нравился; а кроме того, Отгоны, желавшие подчинить Лотарингию вассальной зависимости, с нетерпением ждали конца энергичной западно-франкской линии.

Новым королем стал Гуго Капет, сильнейший из северных магнатов. Его семье уже случалось на непродолжительное время надевать корону, и он пользовался поддержкой Церкви (особенно в Реймсе). Но, в действительности, сила его была незначительной, а магнаты — фактически независимыми, и шансов на осуществление амбиций Каролингов в Лотарингии у него было немного. Тем не менее он был королем, и королем желанным. Он был верховным сюзереном своих вельмож; они являлись его вассалами, с ним их связывала клятва, которую ни один не осмеливался разорвать. Историк Рихер сохранил текст торжественной присяги, которую в 989 г. принес королю архиепископ Арнульф Реймсский. Более того, он был Помазанником Божиим, который не принадлежал ни к мирянам, ни к священникам, но стоял между ними и выше и тех, и других. Он был главой французской Церкви в более буквальном смысле, чем Генрих VIII в Англии, поскольку Церковь и Государство составляли единое целое. Сердцем его царства был его двор, curia regis. Там он вершил суд над своими вельможами (они более нигде не могли рассчитывать на правосудие), и там же они могли добиваться почестей и продвижения по службе. Если спросить, насколько глубоко проникало это уважение к короне по отношению к сословию магнатов, то есть родственников и близких короля, то дать прямой ответ невозможно; поскольку на этот счет нет свидетельств. Но ясно по крайней мере то, что предания о Каролингах продолжали свое существование в мелких религиозных общинах по всей Франции и оттуда в форме эпических песен и сказаний распространялись через соседние баронские дворы. Таков социальный фон «Песни о Роланде», величественного эпоса одиннадцатого века, отразившего стремление Капетингов и магнатов подражать Каролингам. Другими словами, ранним Капетингам удалось убедить своих подданных в том, что их приход к власти не был насильственным; они были не новой династией, а продолжателями чего-то более древнего [35] Адсон из Монтьеранде в своем посвящении королю Людовику IV (936—954 гг.) написал: «Римская власть в основном уничтожена, но пока есть франкские короли, способные властвовать подобно римлянам, величие Римской Империи никогда не погибнет до конца, но будет жить дальше вместе с ними». . Таким образом, Гуго Капет не был ни неудачником, ни слабаком. Его curia была судом для его государства; в государственных и личных документах его подданные вели летоисчисление от года его воцарения; он принимал клятвы в верности, а не приносил их; он был главой национальной Церкви (хотя и не всех церквей, входивших в нее); и он мог отстаивать собственные интересы перед лицом Оттонов, хотя и был им обязан. Административная унификация и централизация Франции не находились в числе его целей. Он и его современники стоят ближе к Карлу Великому, чем к Филиппу Августу.