Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Город окружили. Евреев всех загнали в один двор, заставили раздеться. Мой отец пошел первым. Ему было 74 года. Он нес на руках своего двухлетнего внука. Жена моего старшего брата, которого убили еще в августе, Евгения Глушкина, взяла с собой двух детей, 12-ти и 7-ми лет. Третьего, годовалого, она оставила в люльке. Она думала, что, может быть, звери пощадят младенца. Но немцы, закончив расстрел, вернулись в гетто, стали подбирать тряпье, увидели в люльке Алика. Немец выволок ребенка на улицу и ударил головой об лед. Начальник отряда приказал разрубить тело младенца на куски и дать его собакам.

Я ушла к партизанам. Мне было трудно с ребенком, но в тяжелых условиях помогли солидарность, товарищество, человеческая заботливость. Большие переходы, частые заставы. Я была связной. Дважды я встречала карателей, но ушла. Мой сын был ко всему готов. Я ему говорила: «Если меня поймают, если будут бить или колоть булавками, если я буду плакать или кричать, ты молчи». Восьмилетний мальчик никогда не жаловался, умело держался с немцами, он был настоящим партизанским питомцем.

Два года мы сражались, и вот пришел день, когда я увидела Красную Армию».

Записал И. Цынман

Житель Смоленска Мадлин Евгений Леонович 1 ноября 1998 г. показал мне пожелтевшее от времени письмо, полученное от Ильи Эренбурга, датированное 24 ноября 1944 года. Он писал: «Дорогой товарищ Мадлин. Я получил Ваше интересное и ценное письмо. Я занимаюсь в данный момент обработкой документов, доказывающих зверское уничтожение фашистами еврейского населения в захваченных областях. Я прошу Вас подробнее, со всеми деталями, именами описать события в Красном и подробно рассказать, как Вам удалось спастись. Посылаю Вам бумагу, прошу посвятить этому несколько часов и все описать.

Мой адрес: Москва, М. Дмитровка, 16, «Красная звезда», Илье Эренбургу».

Это письмо Евгений Леонович пронес на фронте всю войну. Оно было с ним во всех боях, в полковой разведке, при противотанковом орудии (ПТР), минометном орудии и в госпитале после тяжелого ранения 17 февраля 1945 года под Кенигсбергом.

Евгений Леонович рассказывает: «В первом письме о событиях в Красном я писал кратко. После оккупации фашистами Красного и бегства от массового расстрела наша семья пряталась до освобождения в Краснинском и других районах Белоруссии. В одном районе и месте находиться было очень опасно. В первом письме более подробно я не мог писать Эренбургу только по причине отсутствия бумаги. Первое письмо я писал карандашом — не было чернил.

Ответ и бумагу я получил в Красном, как раз в то время, когда я призывался в армию. Второе письмо я послал из полковой школы младших командиров, откуда я через три месяца вышел сержантом и уехал на 3-й Белорусский фронт. Второй ответ Эренбурга был с благодарностью. Он писал, что мой рассказ будет включен в «Черную книгу». Ответ мне сохранить не удалось…».

От себя добавлю, что в том издании «Черной книги», которое я читал, этого рассказа нет, но о событиях в Красном в книге был помещен рассказ его знакомой Сони Глушкиной.

С тех пор прошли многие десятилетия, и я прошу Евгения Леоновича кратко изложить, что он помнит о событиях тех лет. Вот продолжение его рассказа.

«Родился я в 1926 году в Красном в семье скотозаготовителя. Семья наша была большая: мать домохозяйка, у меня было два брата и две сестры. Большую часть жизни в Красном наша семья жила с землей, коровой, другим скотом и птицей. В Красном в еврейской школе я не учился. Ее закрыли до моего поступления в школу.

Немцы вошли в Красный 14 июля 1941 года. Мой старший брат строил оборонительные сооружения и нас потерял. Позже выяснилось, что ему удалось перейти линию фронта и, будучи младшим лейтенантом, он погиб в боях за Керчь 24 января 1941 года. Похоронен он был в деревне Каменка в трех километрах от Керчи.

Наша семья еще до прихода немцев 12 июля на лошади уехала из Красного и застряла в дер. Палкино в 15 км от Красного. Здесь мы были около 2-х недель. Пришлось вернуться в Красный, в свой дом. В августе и сентябре нашу семью беспокоили мало. В октябре была сформирована полиция из русских и белорусов, и начались зверства. Потом собрали всех евреев: около ста человек. В моей памяти сохранились фамилии семей: Цейтлины, Глушкины, Красновские, Сорины, Сорокины, Михальчук (жена у него еврейка, двое маленьких детей), другие фамилии не помню.

На сборе около комендатуры (в школе) приказали евреям носить десятисантиметровые желтые знаки на груди и на спине и всюду быть с этими лапиками. Затем они определили место гетто — в доме Цейтлиных и соседних двух домах. Ограждения не было, теснотища была ужасная, спали где попало. На домах, где жили евреи, были желтые знаки. Там мы прожили всю зиму до массового расстрела 7 и 8 апреля 1942 года.