Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Автор позволяет проследить, как образовавшиеся в поселке всевозможные политические течения ломали устоявшийся веками образ жизни местного населения, и каковы были последствия. Не хотелось ему чернить многих ораторов, пьяниц, лодырей, проводивших коллективизацию и другие кампании. Воспоминания о коллективизации, написанные в годы господства КПСС, можно считать субъективными, хотя написаны они искренне. Коллективизацию и выселение кулаков он считал необходимым. Это внушали ему многие десятилетия учителя, пропагандисты. Но если быть последовательным, то для тысяч бедных местных евреев черты оседлости, куда входила и Монастырщина, а также для лодырей и пьяниц, коллективизация могла быть благом. В колхозе «Ленинс Вег», в деревне Дудино, многие бедствующие безземельные евреи находили работу. Извозом, торговлей, ремесленничеством после НЭПа заниматься из-за репрессий становилось невозможно. Были в этом колхозе и евреи-лавочники, бежавшие из больших городов и искавшие здесь спасение. Те евреи, которые не хотели идти в колхоз, не могли оставаться в своих домах. Они уезжали.

В воспоминаниях Симкина рассказывается об отъезде евреев в большие города. Это позволило родным автора купить хороший дом. Ускорению отъезда евреев из небольших деревень содействовал и голод в 1933 году. Колхозникам едва удавалось за трудодень получить по 200 граммов плохого зерна, в то время как полностью выполнялись планы хлебозаготовок. Из одесского порта в огромных количествах зерно экспортировалось. «Люди бросали свои дворы и уезжали». Родные автора в это время купили дом, порезали всю живность — нечем было кормить. «Мать пекла хлеб с картошкой». Купить дом и выжить помог высокий урожай картошки. Стояла задача, «сберечь корову, дотянуть ее до весны». Дети, как правило, бегали босиком, а в прохладные дни сидели дома. Но им было хорошо… «На печке тепло, все с вышки видно, что делается в доме…»

Однако же отец с увлечением работал животноводом в колхозе. Но какая оценка была его труду? Почему он рано умер? Похоже, что в коммунизме было много утопии, ведь не каждый колхозник мог увлекаться уборкой навоза, ручной дойкой коров, восхищаться высокими урожаями и удоями.

Автор интересно рассказывает о монастырщинской природе, своей военной учебе, о том, как воевали и умирали его товарищи россияне. Автору большей частью приходилось воевать на Смоленской земле.

Считается, что у нас «Никто не забыт, и ничто не забыто», но нет даже полных списков погибших в Монастырщине, Дудине, Татарске, Кадине, Бохоте и других деревнях района.

Сейчас почти во всех районах Смоленской области евреев практически нет или осталось очень мало. Нет и антисемитизма, хотя еврейские кладбища почти везде разгромлены, а памятные камни использованы для мощения дорог и как строительный материал.

В Смоленске, где теперь живет автор, более двух тысяч евреев, в Рославле их более двухсот. Здесь антисемиты на митингах, лекциях поднимают свой голос. Их любимое дело — сваливать все беды на евреев, выискивая их в руководстве страны и области; предупреждать избирателей, что кандидат — еврей. Время от времени хулиганы практически безнаказанно устраивают погромы на еще сохранившихся еврейских кладбищах. Грустно все это, не по-человечески, не по-христиански, не по-русски. Ведь каждое грубое и лживое слово в адрес целого народа — это еще и оскорбление памяти погибших и проливавших свою кровь за Родину, за Советский Союз, за Россию.

В воспоминаниях Абрам Симкин ставит вопрос: когда же россияне станут нормально жить — без войн, без потрясений?

Январь 1995 г.

г. Смоленск.

И. Цынман

Рассказ о горестях евреев Татарска я хочу начать с воспоминаний Анны Шаховны Хазановой, проживающей сейчас в Монастырщине.

«Когда пришли немцы, я решила уйти из Татарска. В татарском гетто люди не жили, а мучились до расстрела несколько дней. Уходила я ночью, просто вышла и пошла. Чувствовала, что приближается гибель. Со мной были мои две дочери: одной — пять лет, другая — грудной ребенок. Мой муж был в партизанском отряде в Белоруссии. Там и погиб в бою. Уходила я осенью, числа не помню.

Об уходе никому не говорила. Но евреи видели, что я ухожу. Я была бы рада, чтобы не одной с детьми идти, но даже молодые незамужние сестренки не пошли. По дороге меня жалели, как мать двоих детей. Одна старушка просила оставить старшенькую, но я не решилась. Ведь ради дочерей я и ушла. Одна мысль владела мной, как их спасти. Я просила милостыню. В какой-то деревне дали мне колбаски. Я не стала есть, хотела отнести детям, так они еще кусочек дали и велели съесть. Научилась плести корзины. Нарежу лозы и плету. За нее насыпали корзину картошки. Попала я в Захарино Хиславичского района, сказала, что беженка из Сибири. В Усть-Куте жили родственники, я давала проверяющим их адрес. О том, что я еврейка, никто не знал. Документы я сама исправила, сделала отметку об Усть-Куте. Это меня и спасло. Работала у жителей: пахала, косила, стирала. Евреев я в Захарино не видела, видимо, убили их до моего прихода.