Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Батальон сосредоточился восточнее п. Осинторф, в 2 км от переднего края, в лесочке. 14 ноября после мощной артиллерийской подготовки полки первого эшелона пошли в атаку и захватили первую, а затем и 2-ю траншеи. Нам поступила команда «вперед», и танки с нашим десантом устремились в атаку. Преодолели 1-ю и 2-ю траншеи немцев. На пути встал широкий и очень глубокий противотанковый ров, весь заполненный водой. Пока танки его обходили, немцы, открыв сильный огонь, перешли в контратаку и вынудили наступающие подразделения отходить. Во изменение ранее поставленной задачи нам было приказано отбить контратаку немцев и восстановить положение. 3 наших танка были подбиты и загорелись, остальные после восстановления положения отошли в тыл. Наш батальон, углубившись на 4–5 км в оборону немцев, закрепился в его хорошо оборудованных траншеях. В ночь на 15 ноября немцы беспрерывно вели артогонь по нашим траншеям. Очевидно, траншеи были заранее пристреляны, ибо было много прямых попаданий. Стояла пасмурная погода, глинистая земля превратилась в сплошную липкую грязь, в траншеях стояла вода. Ночью мы со старшим лейтенантом Вороновым пошли проверить посты в траншеях, чтобы солдаты не спали. Решили сократить путь и пошли напрямик вдоль противотанкового рва. Вдруг мы услышали с немецкой стороны страшный скрежет, а затем над головой прошипел снаряд, и раздался оглушительный взрыв. Это немцы начали обстрел реактивными снарядами. Снаряды рвались все ближе к нам. Один из них разорвался недалеко от нас. Взрывной волной нас свалило с ног, я упал в грязь, а Воронов полетел в противотанковый ров и с головой окунулся в воду. С трудом я его вытащил, и мы побежали к траншее. В траншее я отыскал немецкий блиндаж. Там была чугунная печурка, вдоль стенки еще висело немецкое обмундирование. Я подозвал двоих солдат. Они раздобыли щепок, растопили печь. С Воронова сняли обмундирование, он лег на нары, и мы его укрыли немецкими шинелями, а его обмундирование развесили сушить у печи. Сам я пошел проверять посты, а Воронов остался в блиндаже. С наступлением рассвета немцы начали обстрел наших траншей, я вернулся в блиндаж к Воронову и сказал ему, что, наверное, немцы начнут контратаку. Воронов начал одеваться, но шинель его была очень мокрой, и он надел немецкую шинель. На мое предупреждение, чтобы снял шинель, ответил «чепуха», вышел из блиндажа на левый фланг обороны, я пошел вправо.

Вскоре немцы с четырьмя танками начали контратаку. Два танка прошли в наш тыл, а два были подбиты нашей артиллерией. Немецкая пехота ворвалась в наши траншеи, завязалась рукопашная схватка, ни один немец не ушел из траншеи, все были перебиты.

После боя я побежал разыскивать Воронова, но нигде его не было, никто его не видел. Лишь когда начали убирать раненых и убитых, среди убитых и Воронов, штыком нашей трехлинейной винтовки у него была пробита грудь. Когда немцы ворвались в траншею, его приняли за немца, и свой же солдат воткнул ему штык в грудь. Так мы потеряли еще одного командира.

В течение всего дня 15 ноября мы отбивали немецкие контратаки. Ночь на 16 ноября была на редкость тихой и темной, ни единого выстрела, стояла какая-то зловещая тишина.

Утром 16 ноября наши соседи справа пытались наступать, но были отбиты и отошли на исходное положение.

Часов в 12 дня немцы вновь начали сильный обстрел наших траншей. В блиндаж, где я находился, попал снаряд, который разнес весь накат, но все находящиеся в нем остались невредимы. Когда закончился артналет, я выбежал из блиндажа в траншею и увидел 7 танков, а за ними густую цепь пехоты, приближавшуюся к нам. Наша артиллерия вела огонь по танкам, но подбить их никак не удавалось. Танки все ближе и ближе подходили к нашим траншеям. Густо свистели немецкие пули.

Пробежав по траншее влево, я увидел солдата с противотанковым ружьем и крикнул ему, чтобы бил по головному танку. Он мне ответил, что неудобно одному, его помощник заряжающий был убит. Тут только я увидел рядом с ним убитого солдата. Я его оттащил и сам лег с пэтээровцем, стал ему заряжать ружье. Один из танков шел прямо на нас. Не дойдя до нас метров 20, он задымился и замер. Кто его подбил, мой напарник или кто-то еще, не знаю, ибо кругом все рвалось и гудело. Вдруг возле меня мелькнуло пламя, и раздался сильный грохот. Больше я ничего не видел. Когда я очнулся, страшно гудела голова. Я был завален землей. Первым долгом подумал, жив ли я, пошевелил руками, затем ногами, вроде, жив, стал выкарабкиваться из земли. Сильно болела голова, в ушах звенело, я взялся за голову и ощутил на ладонях что-то жидкое и липкое. Посмотрев на ладони, я увидел мозги и подумал, что у меня разбита голова. Но может ли человек мыслить, если у него выбиты мозги? Оглянулся и увидел, что у моего напарника голова разбита, и его мозгами обдало мою голову. Почувствовал сильную боль в левом плече. Левая рука не повиновалась. Понял, что ранен в левое плечо. Вражеская контратака была отбита, 4 танка и много немецких трупов остались впереди наших траншей. Однако перестрелка продолжалась. Хотя я плохо слышал, но видел кругом разрывы снарядов. Вечером я выбрался из траншеи и побрел в тыл. Вскоре попал в медсанбат. Мне очень не хотелось эвакуироваться в госпиталь, но спустя несколько дней, по настоянию врача, меня эвакуировали в госпиталь в г. Гжатск (ныне Гагарин). Так я попал в госпиталь № 2929.