Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Исаенков даже собранную после расстрела одежду забрал себе домой. На следующий день я отправился к жене Исаенкова, мне так хотелось найти и собственноручно расстрелять этого негодяя. Дом Исаенковых находился на нашей же улице, недалеко от нашего дома. Их дом не сожгли немцы, отступая, хотя и он стоял на северной стороне улицы. Дома были его жена и дочка, ровесница моей младшей сестренки. На девочке я увидел пальтишко моей сестренки. Я рассвирепел, чуть не выстрелил в ее мать, но удержал себя. Она ползала у моих ног, рыдала, говорила, что Исаенков давно уже их бросил и жил с другой женщиной, и где он сейчас, она не знает, просила не трогать их, что они ни в чем не виноваты. Я сорвал с девочки пальтишко, плюнул, повернулся и выскочил на улицу. У меня была одна цель — разыскать Исаенкова. Органами НКВД уже были задержаны некоторые изменники Родины, среди них был учитель математики Космачевский, но Исаенкова среди них не оказалось. Кто-то говорил, что он успел бежать с немцами.

Коля Циркунов мне сказал, что наша корова цела, что ее взяли одни мещане, и по сей день она у них. Я пошел с Колей к тем людям. Они признались, что корова наша действительно была у них, но потом немцы ее отобрали, а эта корова ими приобретена позже. Я посмотрел, действительно, корова была не наша, но мне Коля подсказал, что они просто сменяли нашу корову на эту. Я просил Колю и тетю Полю взять корову себе, но они отказались. Тогда я пошел в сельсовет, где уже были какие-то начальники, рассказал о корове и оставил заявление, чтобы с образованием колхоза передали мою корову в колхоз. Было ли это исполнено, мне неизвестно. У Баньковых я забрал альбом, наш семейный, который им удалось сохранить, еще кое-какие вещи они мне предлагали, которые мать, уходя в гетто, оставила у них, но на что мне были эти вещи, впереди еще предстояли ожесточенные бои, в которых мне предстояло мстить и мстить за гибель и мучения моих дорогих родных. Теперь я уж остался совсем один, и если не я, то кто же отомстит за них. С огромным горем, распрощавшись с соседями, я покидал свой родной поселок. Выезжая из поселка, я подъехал к оврагу — месту массовых расстрелов, поклонился праху своих односельчан и мысленно дал себе клятву, не щадя своей жизни отомстить врагу.

Обратно я ехал медленно, времени для своевременного возвращения в часть у меня хватало. Всю дорогу я строил планы, как лучше отомстить за гибель родных под тяжким впечатлением виденного и услышанного.

К вечеру я прибыл в полк. Меня обступили друзья, стали расспрашивать, и я вдруг разрыдался и убежал в свою землянку, где вскоре немного успокоился. В землянку вошел замполит старший лейтенант Ломакин. Он мне сказал, что получен приказ на наступление, и что нужно провести митинг, на котором и я должен выступить, рассказать о зверствах фашистов, призвать воинов батальона бить беспощадно гитлеровских гадов. Вечером весь личный состав был собран у землянки командира батальона, командир открыл митинг, рассказал о предстоящем наступлении по земле Белоруссии, затем выступил Ломакин, потом я, как мог, рассказал о зверствах фашистов и призвал в предстоящих боях, не щадя своей крови и самой жизни, изгонять фашистскую чуму с советской земли.

Теперь мне следует сделать некоторое отступление от последовательного изложения повествования и немного забежать вперед.

Уже в 1947 году, когда я задумал поступить учиться в военную Академию, мне потребовался аттестат об окончании 10 классов. Подлинник у меня за время войны истрепался, и я вынужден был его выбросить. Я поехал в Монастырщину, где при помощи 3-х свидетелей-соучениц, подтвердивших, что я с ними вместе окончил 10 классов вечерней школы, в районо мне выдали справку, заменяющую аттестат. Я в поселке провел несколько дней и имел ряд встреч с довоенными знакомыми и соседями. Однажды ко мне подошла девушка лет 17, я в ней сразу узнал Симу Черняк, но как она выросла и похорошела, настоящая невеста. До войны я бывал у них в доме, дружил с ее старшим братом, отец у нее работал в сапожной мастерской. Она мне рассказала следующую историю: в феврале 1942 года, когда из гетто повели людей на расстрел, многие еще надеялись на какое-то чудо. Но чуда не случилось, а вот она — Сима действительно чудом уцелела. Когда их раздели и поставили к краю оврага, раздались страшные крики и стоны людей, выстрелов она не слышала и упала в ров. Сколько она пролежала среди трупов, она не помнит. Очнулась ночью и кое-как выкарабкалась из-под трупов. Ощупав себя, поняла, что цела, даже не ранена. Нашла кое-какое тряпье, надела на себя, укутала ноги и побрела по снегу в сторону близлежащей деревни. Дойдя до крайнего дома, постучалась. Открыла ей старая женщина и, увидев ее в лохмотьях, испугалась и убежала в хату, но потом вернулась и втащила ее в дом. Растерла ей ноги и тело, подсадила на печь, где Сима отогрелась. Но ужас стоял в ее глазах, даже говорить она не могла. Эта женщина поняла, с кем имеет дело, и все говорила, что постарается ее спасти. Весь день она пролежала на печи, а ночью приехали на подводе и увезли ее в другую деревню, где никто ее не знал, и принимали за приезжую родственницу. Приютили ее родственники той самой старушки. В апреле 1943 года немцы из окрестных деревень собрали подростков, среди которых была и Сима, и отправили их в Германию, где их раздали фермерам. Она попала на ферму к хорошим людям немцам. Старалась хорошо работать, поэтому ее там ценили и не наказывали. На соседних же фермах немецкие фермеры издевались над работниками, морили их голодом и избивали. Здесь же Симе повезло. В 1945 году наши войска освободили угнанных юношей и девушек, и они возвратились домой. Сима в Монастырщине не жила, она переехала в Могилев, где жили ее дальние родственники.