Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Училище только что прибыло в г. Березники после тяжелых оборонительных боев на Лужском рубеже на подступах к Ленинграду. Многие курсанты училища отдали свои жизни, но задачу, поставленную по удержанию обороны в районе г. Луги, выполнили.

В короткий срок были созданы необходимые, хотя и примитивные условия для подготовки командных кадров. Из нас была создана экспериментальная рота № 4, входившая в состав 2-го батальона.

В составе роты были курсанты с высшим и средним образованием. У нас были инженеры и учителя, люди уже в возрасте и юнцы вроде меня. В роте было 4 взвода, в каждом по 3 отделения, всего в роте 120 человек. Размещались мы в одном бараке. Барак с печным отоплением был построен из деревянных щитов. Вдоль стен были установлены 2-ярусные железные койки, посредине широкий проход, у коек одна тумбочка на двоих, в ногах у кровати стояли табуретки. У входа, в передней части барака, находилась ротная канцелярия, старшинская каптерка и умывальник. Туалет находился на улице. Единственным классом для занятий была Ленинская комната, вмещавшая только 2 взвода. Столовая находилась за пределами лагеря, в городе, 1,5 км от бараков. Территорию училища от лагеря для заключенных отделял забор из колючей проволоки. Наши надежды получить курсантское обмундирование не оправдались. Училище обмундированием не располагало, и мы остались в изорванном летнем обмундировании до конца января 1942 года. Хотя трудностей было очень много, но нужно было приступать к занятиям. Мы должны были за 6 месяцев пройти и освоить курс нормального 2-годичного пехотного училища.

Итак, я — курсант 2-го отделения 4-го взвода 4-й роты 2-го батальона. Командиром батальона у нас был подполковник Турбанов, очень строгий, подтянутый и грамотный командир. Фамилию командира роты не запомнил, мы его очень мало видели. Строгий, худощавый, франтоватый капитан, в казарму он приходил, как правило, после ухода роты на занятия, проверял внутренний порядок в казарме, несение службы внутренним нарядом, занимался с командирами взводов и старшиной роты, сам с курсантами занятия проводил очень редко и только в поле.

Командиром взвода был старший лейтенант Назаров, подтянутый и требовательный, но довольно простой командир, который не прочь был иногда и пошутить. Надо отметить, что условия жизни командиров училища были не из легких. Жили они в общежитии или на частных квартирах, с питанием было и для них нелегко, а работы с нами было очень много. Ведь обязательных занятий, включая самоподготовку, предусматривалось по 12 часов в день без выходных.

Основную тяжесть по обучению и воспитанию курсантов нес, конечно, командир взвода. Он и в походах, и на стрельбах, и на учениях, в 35–40 градусов мороза всегда был с нами.

Младших командиров назначали из числа курсантов. Старшиной роты был назначен Демин, его помощником или каптенармусом, Миронов, уже немолодой человек. Командиром нашего отделения назначили Титова, нашего земляка, уроженца Смоленской области. Со мной в отделение попал Райцин Матвей. Я был назначен ручным пулеметчиком и запевалой во взводе. И вот начались учебные будни. Распорядок дня у нас был следующий: подъем в 6.00, физзарядка, туалет, завтрак, занятия с 8.00 до 21.00 с перерывом на обед, 1 час личного времени и в 22.00 отбой.

Занятия проводились в основном на улице, в поле, в лесу, на стрельбищах, причем невзирая на 40-градусные морозы. К концу дня мы уже с ног валились и не могли дождаться сигнала отбоя, спали мертвецким сном. Учеба в училище — это напряженнейшие месяцы моей жизни. И мы не роптали, ибо нам все внушали, что на фронте еще труднее и что Суворов еще учил, что «тяжело в учении — легко в бою». Основной упор в нашем обучении делался на тактическую, стрелковую, инженерную подготовку и военную топографию. Политические занятия проводились коротко и сводились к обзору положения на фронтах. А положение на фронтах было тревожным. Немцы рвались к Москве. Нас особенно тревожило, устоит ли Москва. Часто в училище прибывало новое пополнение, в основном, из воинов, побывавших на фронте. Они рассказывали о боях под Москвой, под Ленинградом, говорили, что Москва должна выстоять. Уверены были в этом и мы. Каждый такой рассказ, встречи с прибывшими в училище фронтовиками придавали нам силы в тяжелой, напряженной учебе. Я уже рассказывал, что мы были плохо обмундированы, правда, ботинки с обмотками нам заменили на кирзовые сапоги. С наступлением холодов мы на занятия выходили обвязанные полотенцами, чтобы не обморозить уши, ведь все мы были в пилотках. Только в середине февраля нам выдали новые гимнастерки и брюки, шинели и собранные у местного населения шапки. Мне досталась хорошая шапка из собачьего меха. И надо же было такому случиться. Когда мы пошли в баню (а мылись мы 1 раз в 10 дней в городской бане), все обмундирование сдавали в дезкамеру, где оно подвергалось тепловой обработке. Я вместе с обмундированием сдал и шапку. Когда я после мытья получил свое обмундирование, от шапки остался скрюченный ком. Как я ни пытался ее растянуть, так и не смог это сделать. Моих просьб о замене шапки старшина Демин и каптенармус Миронов и слушать не хотели. Так мне и пришлось до конца зимы проносить эту шапку на макушке головы. Занятия ежедневно проводились на улице или в поле. Стоило хоть немного постоять без движения, как обмораживались руки, ноги или нос, или щеки, или уши. Мы, молодые, еще как-то легче переносили холод и голод, но 30—35-летние мужчины-интеллигенты все эти трудности переносили очень тяжело. Некоторые заболевали и в строй не возвращались.