Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Как-то дядя Миша подозвал меня и сказал, что хочет со мной серьезно поговорить. В разговоре он мне рассказал, что мой отец тоже у них учился и уехал от них хорошим фотографом. Стал меня стыдить, что уеду ни с чем и не смогу стать помощником в своей семье. Он мне предложил остаться еще на 3–4 недели и обучиться на фотографа. Я согласился, хотя меня очень тянуло домой. Причиной тяги домой была еще и пища. Я никак не мог привыкнуть к белому хлебу и украинскому борщу. Тетя делала очень жирный и наваристый кисло-сладкий борщ, да еще со сметаной, и я никак не мог приспособиться к их любимым блюдам. Дядя Миша меня прикрепил к одному пожилому фотографу, который меня обучал элементарным правилам фотографии, особое внимание уделял работе на пятиминутном фотоаппарате, где в качестве негатива и фотоотпечатков использовалась только фотобумага.

Имея некоторые навыки работы, полученные еще от отца, я хорошо освоил пятиминутное фотографирование и, получив полный чемодан фотоматериала, выехал домой. Домой я приехал к началу учебного года. Зиму я продолжал учиться в 9-м классе и работать в колхозе, а после окончания 9-го класса решил испытать свои силы в фотографировании. Пошел в фотомастерскую и предложил свои услуги. Меня приняли на работу лаборантом. Потом на рыночной площади был открыт павильон пятиминутной фотографии. Первые мои дни работы были полны разочарования, но постепенно стало получаться неплохо. В тот период особенно много клиентов было в связи с получением паспортов. Если в мастерской нужно было 3–4 дня ждать фотокарточек, то я их делал в течение 10–15 минут. Поэтому все приезжие из деревень фотографировались у меня. За один месяц я заработал 500 рублей, это был самый большой мой заработок за всю мою гражданскую жизнь. Мать была очень довольна, но меня эта работа не устраивала. Я не хотел стоять с фотоаппаратом на виду у всех граждан, да и ребята надо мной часто подтрунивали. Мне хотелось делать что-то серьезное. В 1939 году приезжал в отпуск Алеша Николаев. Он раньше жил у нас на квартире, закончил школу и служил в Красной Армии. Когда он зашел к нам, я его сразу и не узнал. Он возмужал, окреп, и было очень приятно видеть его в военной форме, да еще с двумя треугольниками в петлицах. Он был в полковой школе командиром отделения. Я стянул с него шинель, снял фуражку и надел на себя. Поглядел в зеркало и сказал, что мне эта форма очень идет и что теперь мне все ясно. Я буду только военным. Мое решение стать военным стало еще тверже, когда после финской кампании в отпуск приехал Муравьев, летчик, лейтенант, с орденом Красного Знамени на груди. Он был в центре внимания всего поселка, за ним ходили толпами, а мальчишки и подростки смотрели на него с восхищением. Особенно нравились его рассказы о войне. Вскоре я пошел в райвоенкомат и попросил, чтобы мне дали возможность поступить в военное училище, какое именно, я еще и сам не знал, видимо, любое, лишь бы военное. Там мне сказали, что в училища принимают в возрасте не моложе 17 лет и что я еще мал, через год могу приходить. Пришлось ждать еще год. Я продолжал работать и учиться в 10-м классе. Я уже писал, что дом наш был большой, после смерти отца мать стала сдавать две передние комнатки квартирантам. В одной обычно жили учащиеся. Они жили только зимой, когда трудно было ходить из дальних деревень в школу. С наступлением теплых дней они уходили домой.

Во второй комнатке жил у нас постоянный квартирант Михалев, работал он шофером на сельповской полуторатонной машине ГАЗ АЛ. Я часто с ним ездил по району, а иногда и в Починок. В 1939 году его призвали в армию. Вместо него у нас поселился Качурин. Приехал он из Дорогобужа, где оставил свою семью: жену и двоих детей. Работал он начальником базы заготконторы. Работа у него была денежная, дело он знал хорошо, но был алкоголиком. Обычно он покупал водку десятками бутылок, выпьет полстакана, немного опьянеет и чувствует себя нормально. С началом войны с Финляндией водки в магазинах не стало, достать ее было очень трудно. Качурин слег, заболел, у него тряслись руки, голова и ноги, он себе места не находил. Когда я спросил, не вызвать ли врача, он ответил, что лучшим врачом будет 100 граммов водки или хотя бы денатурата. У него была просто алкогольная лихорадка. Мне мать сказала, чтобы я сбегал к тете-маме, спросил, нет ли у нее денатурата. Когда я принес четвертинку денатурата, налил немного в стакан и подал Качурину, он готов был меня расцеловать. Выпив денатурат, спустя 15–20 минут наш Качурин стал обычным человеком, как будто ничего с ним и не было.