Чингис-хан одобрил его слова и так повелеть соизволил: «Хасаровым наследием да ведает один из его наследников. Один же да ведает наследием Алчидая, Один — и наследием Отчигина, Один же — и наследием Бельгутая. В таковом-то разумении я и мое наследие поручаю одному. Мое повеление — неизменно. И если оное не станете как-нибудь перекраивать, то ни в чем не ошибетесь и ничего никогда не потеряете. Ну, а, уж если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?» Так он соизволил повелеть".
Между Джучи и отцом не было единства, хан считал своего сына слишком неуправляемым, не желающим соблюдать монгольские законы, слишком мягкотелым — Джучи не нравилось мучить побежденных и проливать кровь напрасно. Но он не допускал, чтобы другие сыновья имели дерзость обвинять Джучи в незаконном рождении, это было оскорбление и для хана, и для Бортэ.
С сыном хан разобрался просто: очевидно, по его приказу Джучи был убит на охоте. Случилось это вдалеке от самого хана, осталось неизвестным, кто его убил, официальный вердикт гласил: погнался за добычей, соскользнул вместе с конем с каменной кручи и сломал себе шею. Но еще до смерти Джучи Великий Хан разделил будущие владения между всеми своими детьми: Джучи получил свой удел и не был обделен. Видимость приличия была соблюдена. Главный юрт он отдал младшему сыну Толую. После смерти Толуя эта часть владений перешла Угедею (Огадаю). Дети Джучи получили Дешт-и-Кыпчак, Джагатай — все западные земли, которые предстояло еще завоевать. Сын Толуя и Хулагу — Малую Азию, Ирак, Хорасан. Каждому из своих детей согласно их рангу он велел поставить юрту особого цвета. Позднее по цветам этих юрт и стали называться монгольские государства, а ученые получили головную боль разбираться в названии Орд — Белая, Синяя, Серая, Пегая, Большая, Средняя, Малая — но об этом потом. Чингисхан пока стар, но вполне дееспособен.
Он идет на земли Средней Азии.
Гурхан, приютивший Кушлука еще в 1204 году и давший ему в жены свою дочь, давно пал под ударами монгольской конницы, поэтому ничего лучше Кишлук не нашел, чем двинуться в Туркестан, земли, которые постоянно делили между собой среднеазиатские правители и гурхан. Хорезмшах с интересом посматривал на ставшие вдруг «ничейными» земли. Кушлук глядел на них не менее влажным взглядом. Но для Чингиса именно Кушлук представлял собой заветную цель. Хорезмшах, проявивший стремление взять кусок гурханской земли, тоже ему был весьма любопытен. Так, гоняясь сперва за Кушлуком, а после его смерти за его наследниками, Чингисхан обратил все свое внимание на не менее богатую, чем Китай, землю — Среднюю Азию.
Подступая к заветному золотому запасу, хан послал в Хорезм своих купцов, которые были задержаны в Отраре. Из Отрара о случае с купцами послали сообщить самому султану. Тот, не вникая долго в смысл ситуации, приказал купцов убить, а имущество отобрать.
«Прежде чем пришло это указание [от Хорезмшаха], — пишет Рашид-ад-Дин, — один из [купцов], хитростью убежав из тюрьмы, скрылся в глухом закоулке. Когда он узнал о происшедшей гибели своих товарищей, он пустился в путь, спеша к Чингиз-хану. Он доложил [ему] о горестных обстоятельствах других [купцов]. Эти слова произвели такое действие на сердце Чингиз-хана, что у него не осталось больше сил для стойкости и спокойствия. В этом пламенении гнева он поднялся в одиночестве на вершину холма, набросил на шею пояс, обнажил голову и приник лицом к земле. В течение трех суток он молился и плакал, [обращаясь]к Господу, и говорил: „О, великий Господь! О творец тазиков и тюрков! Я не был зачинщиком пробуждения этой смуты, даруй же мне своею помощью силу для отмщения!“ После этого он почувствовал в себе признаки знамения благовестия и бодрый и радостный спустился оттуда вниз, твердо решившись привести в порядок все необходимое для войны».
Война не заставила себя долго ждать. «Карать» ослушников был послан ограниченный монгольский контингент. С ним-то и вступил в бой Хорезмшах, и если бы не отважные действия его сына Джелал-ад-Дина, не выбраться бы ему из этого месива живым.
«[Весь] тот день до ночи султан Джелал-ад-дин стойко сражался. После заката солнца оба войска, отойдя на свои места, предались отдыху. Монголы зажгли огни и, откочевав, повернули назад. Когда они прибыли к Чингиз-хану, они доложили о мужестве и отважных поступках султана Джелал-ад-дина, свидетелями которых они были».
Читать дальше