Домокош Варга - Древний Восток. У начал истории письменности

Брахма создал и царя, чтобы тот правил и наказывал. По своду законов Ману, царь защищает слабых от сильных, чтобы последние не зажарили бы первых, «как рыб на вертеле». Но в то же время, если бы не было царя, «ворона сожрала бы принесенный в жертву богам калач, пес облизывал бы принесенные в жертву богам яства, ни у кого не осталось бы собственности и низкие одержали бы верх. Все касты погибли бы, разрушились бы все барьеры, последовало бы брожение во всем человечестве …».

Нет, касты погибнуть не могли. Барьеры не могли разрушиться. Позднее в Индии образовались помимо четырех основных каст еще много десятков других, и члены их не могли вырваться из тех рамок, в которых родились. Особенно тяжела судьба париев, отверженных, к которым членам высших каст было запрещено даже прикасаться.

Но это строгое деление общества имело и свою пользу: касты защищали своих членов, делили между ними общий доход и заботились о тех, кто нуждался в опеке.

Но самым бедным это не очень помогало. Втоптанным в грязь, униженным, им не оставалось другого утешения кроме веры в переселение душ, которая и после оттеснения буддизма на задний план передавалась от поколения к поколению: если заслужат они своими поступками, то в будущей жизни не только останутся людьми, а не собаками, пауками или другими существами, но в награду смогут попасть в более высокую касту и там будут счастливы и богаты.

И с этой верой Индия дошла до нашего времени, до XX века.

Когда в 331 году до н. э. юный царь Македонии Александр, заслуживший эпитет Великий, ниспровергнул державу персов, когда он победоносно прошел весь Ближний Восток и вместе с войсками своих европейских наемников вторгся даже в Индию, он оказался владыкой преобладающей части известного ему мира. Поначалу казалось, что несмотря на это он не утратил трезвого рассудка. Один из его греческих биографов, Плутарх, передает, будто поначалу сам царь остерегал своих вельмож: не будьте изнеженными, как персидская знать, не наряжайтесь, не мажьтесь вместо масла дорогой миррой. Он удивлялся, что вельможи, «сравнивая свою жизнь с жизнью персов, не осознают, какое рабское занятие — праздность и какое царское — тяжелый труд».

Но позднее и он начал понемногу перенимать азиатские обычаи: одевался в нарядные, ниспадавшие до земли мидийские одежды и начал превращаться в восточного деспота. Правда, он уже с самого начала считал естественным, что покоренные им азиатские владыки падали ниц перед ним, но от греческих воинов, от своих военачальников он еще долгое время не требовал такого смирения. В начале своего правления он счел бы это смешным, но позднее уверовал, что всем надлежит воздавать ему такой почет. Жрецы постоянно нашептывали ему: он-де не простой смертный, а потомок богов. Но только не каждый грек и македонец так легко и покорно сгибал поясницу. Не могли они, например, примириться с тем, что царь приказал высечь прутьями одного из своих пажей только потому, что во время царской охоты тот осмелился убить дикого кабана раньше царя. Еще менее нравились грекам и македонцам казни, совершавшиеся без суда и следствия. Наконец, дело дошло до того, что царь окружал себя телохранителями-персами, и персидские же воины по его приказу сбросили в Евфрат взбунтовавшихся македонцев. Он приказал убить жившего при его дворе греческого философа, который осмелился указать царю на его пороки, хотя этот философ, как и сам Александр, был учеником великого Аристотеля. Но что стоила здесь, под небом Азии, отечественная мудрость, трезво взвешивающая каждый аргумент? Что стоил мыслящий, светлый разум? Царский дворец, как это полагалось мучимому вечными подозрениями, суеверному тирану, был набит приносящими жертвы и изгоняющими злых духов жрецами и предсказателями…

Александр победил Восток, а Восток победил Александра, переделав его на свой лад.