Юрий Олсуфьев - Из недавнего прошлого одной усадьбы

Головин был невысокого роста, сухощавый, подтянутый, с усами стрелками, элегантно одет, и возраст его определить было трудно. Приезжал он то ли от Университета, то ли от Украинской Академии наук, помнится, в связи с проблемами, возникшими с переводом столицы в Киев.

В апреле 1934 года, после ссоры директора Лидака с наркомом А. С. Бубновым, ЦГРМ были ликвидированы, и функции и штаты их поделены между несколькими учреждениями. Секции реставрации древней и новой живописи отошли в Третьяковскую галерею. Здесь Юрия Александровича я встречал уже редко, когда бывала в том деловая необходимость, но отношение его к судьбе памятников и умение проявить нужную настойчивость оставались прежними. В пример могу привести случай с городом Коломной, куда в начале лета того же 1934 года я с проф. Н. Н. Соболевым поехал от недавно организованного Музея Академии архитектуры для сбора подходящих экспонатов. Краеведческий музей мы нашли перемещенным из просторных старинных палат в разные этажи «Маринкиной» кремлевской башни. Прибывшая из дома, откуда ее вызвала нам сторожиха, директор Кафенгауз сказала, чтобы мы шли туда одни, без нее, так как она недавно слетела оттуда по крутой лестнице и расшиблась. Идти рекомендовала, держась правой рукой за стены, где будут попадаться оконные амбразуры, заставленные ею досками. Так, почти в потемках, по внутренней лестнице мы поднялись в верхние помещения, в беспорядке заставленные ампирной мебелью, чучелами птиц и животных, какими-то постаментами и витринами, в которых прекрасные образцы старинного фарфора стояли вперемешку с раскрашенными муляжами человеческих органов, пораженных, как правило, заразными болезнями, в большей своей части венерическими.

Софья Владимировна Олсуфьева. Около 1940. Фотография из следственного отдела НКВД

Составив список на ряд интересных предметов мебели и нескольких фарфоровых ваз и тарелок с видами, мы стали осторожно спускаться, помня просьбу директорши прикрыть доскою окно, чтоб не захлестывал на лестницу дождь. Велико же было наше удивление, когда «доской» оказалась древняя, не моложе XV века, икона Бориса и Глеба, ставившаяся живописью наружу в незастекленную бойницу. Пришлось подниматься и искать среди музейного скарба что-то более подходящее для роли «ставни». К сообщению нашему о ценности использовавшейся ею ранее для этого иконы ахающая и охающая после ушибов директорша осталась совершенно безучастной. Но когда через пару дней я, забежав в Галерею, проинформировал об виденном Олсуфьева, он тут же проявил максимум энергии, в Коломну была командирована В. И. Антонова, привезшая многострадальную икону. После реставрации ее признали работой рубежа XIV–XV веков и как исключительно редкий для Московского княжества памятник включили в постоянную экспозицию.

Юрий Александрович Олсуфьев. Январь 1938. Тюремная фотография из следственного дела НКВД

Остается рассказать о домике, где последние годы жил Юрий Александрович и откуда ушел в небытие. Поселочек при платформе «Ухтомская», названной так не по князьям, а по фамилии машиниста, прославившегося во время декабрьского восстания 1905 года, был застроен в 1920-х годах стандартного типа домиками с небольшими приусадебными участками, распланированными по прямоугольной сетке. Половину такого домика то ли приобрели, то ли сняли, не припомню уже, Олсуфьевы в 1929 году, когда пришлось покидать Загорск. Тогда там был застрелен какой-то местный партийный деятель, а убивший его был домовладельцем. Этому делу в газетах была придана большая огласка; писалось, что Загорск переполнен «бывшей знатью», пригревшейся под стенами бывшей Лавры, назывался целый ряд аристократических фамилий. Большинству «пригревшихся» пришлось срочно оттуда уезжать. А вскоре и по всей стране была развернута кампания по выселению бывших домовладельцев из тех их домов, где они сумели еще сохранить проживание. Конечно, и тут, как во многих «массовых кампаниях» и ранее и позднее, кто-то, словно выигрывая по лотерейному билету, оказывался «вне поля зрения», и ряд лиц, фамилии которых никакими заслугами перед Революцией похвастаться не могут, остаются жить в домах, принадлежавших их отцам и дедам.