Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

В 1997 году команды Кавалли-Сфорца и Сайкса яростно ополчались друг на друга на страницах American Journal of Human Genetics , но в дальнейшем их позиции неуклонно сближались. Теперь Кавалли-Сфорца считает, что иммигранты из Западной Азии — земледельцы и скотоводы — ответственны за 26-28 процентов ДНК европейцев, а Сайкс утверждает, что эта цифра ближе к 20 процентам. Говорить, что на каждых трех или четырех первых земледельцев и скотоводов Европы, происходящих от коренных обитателей, приходится один, происходящий от иммигрантов из Юго-Западной Азии, будет чрезмерным упрощением. Но это не будет большой ошибкой.

Ни утверждения Кавалли-Сфорца и Ренфрю, ни альтернативные утверждения Сайкса — и ни даже возникающий компромисс между ними — не обрадовали бы студентов в Нантере, поскольку во всех этих теориях триумф сельского хозяйства считается неизбежным. Конкуренция, генетика и археология имеют очень отдаленное отношение к экзаменам или преподавателям, что, впрочем, было всегда. Логика этих теорий означает, что события должны были — более или менее — произойти именно так, как они произошли.

Но верно ли это? Ведь у людей, в конце концов, есть свободная воля. Лень, жадность или страх, возможно, и являются двигателями истории, но у каждого из нас есть возможность выбирать между ними. Если три четверти или даже больше первых земледельцев и скотоводов Европы происходило от коренных собирателей, то доисторические европейцы наверняка могли бы воспрепятствовать распространению сельского хозяйства, если бы достаточное число из них приняло бы решение против интенсификации культивирования. Так почему же этого не произошло?

Иногда такое случалось. После перемещения с территории современной Польши в Парижский бассейн, которое происходило на протяжении пары сотен лет до 5200-х годов до н. э., волна наступления сельского хозяйства остановилась (рис. 2.4). На протяжении следующего тысячелетия вряд ли кто-то из земледельцев и скотоводов вторгался в пределы тех последних 50 или 60 миль [примерно 80,5-96,5 км], что отделяли их от Балтийского моря, и лишь немногие балтийские охотники и собиратели в этот период занимались более интенсивной культивацией. В этих местах охотники и собиратели сражались за свой собственный образ жизни. Вдоль линии раздела между сельским хозяйством и охотой-собирательством мы находим примечательно много укрепленных поселений и скелетов молодых мужчин, убитых ударами тупых инструментов по передней и левой частям их черепа. Именно этого нам следовало бы ожидать в том случае, если они умерли, сражаясь лицом к лицу с праворукими противниками, которые пользовались каменными топорами. Некоторые массовые захоронения могут даже быть ужасными остатками побоищ.

Мы никогда не узнаем, какие именно акты героизма и жестокости совершались вдоль края Североевропейской равнины семь тысячелетий тому назад. Однако вероятно, что при установлении рубежа между территориями сельского хозяйства и охоты-собирательства роль географии и экономики была столь же велика, как и роль культуры и насилия. Балтийские охотники-собиратели жили в прохладном райском саду, где богатые морские ресурсы поддерживали существование плотного населения в круглогодично обитаемых деревнях. Археологи раскопали огромные кучи морских раковин, оставшихся от пиров и громоздившихся вокруг поселений. Щедрость природы, вероятно, позволяла собирателям иметь свой пирог (моллюсков) и есть его: собирателей было достаточно много для того, чтобы противостоять сельскохозяйственному населению, но не настолько много, чтобы им пришлось самим переходить к сельскому хозяйству, дабы прокормиться. К тому же земледельцы и скотоводы обнаружили, что растения и животные, исходно одомашненные на территории Холмистых склонов, так далеко на севере чувствовали себя не столь хорошо, как прежде.

Откровенно говоря, мы не знаем, почему после 4200-х годов до н. э. сельское хозяйство в конце концов двинулось на север. Некоторые археологи делают упор на факторах напора, предполагая, что сельскохозяйственное население умножилось настолько, что «раздавило катком» всякую оппозицию. Другие подчеркивают факторы притяжения и предполагают, что север стал открыт для вторжения из-за кризиса в обществе охотников и собирателей. Но как бы то ни было, данное «балтийское исключение», по-видимому, лишь подтверждает правило, согласно которому раз уж сельское хозяйство возникло на территории Холмистых склонов, то общество первоначального изобилия никак не могло сохраниться.