Советский ученый [Хохлов, 1962, с. 110] утверждает, что около 1812 г. 80 % обрабатываемой земли принадлежало высшим классам, а крестьяне владели оставшимися 20 %. Хотя эти цифры спорны, не приходится сомневаться, что львиная доля земли принадлежала первой группе.
Это впечатление может основываться на отсутствии информации. Но генеалогия клана, приведенная выше [Chang, 1962, p. 127], принимает по умолчанию, что управления нужно сторониться. Отношение ученого к ручному труду едва ли допускало, чтобы он учил крестьян тому, как нужно работать. Как указано выше, «экономический» вклад богатого землевладельца состоял в том, чтобы добиться привилегий от правительства.
В эпоху расцвета маньчжурской династии правительственные джонки доставляли зерно через Великий канал, шедевр инженерной мысли, сравнимый с пирамидами. Императорский двор, армия ученых-чиновников и некоторые императорские войска прямо зависели от ежегодного плавания этих джонок, обеспечивавших поставки продовольствия: [Hinton, 1956, esp. 5, 97]. Эта система явно контрастирует с тем, как были организованы поставки зерна в Париж на аналогичной фазе королевского абсолютизма. Парижская система была плохо организована, она не регулировалась ни законодательно, ни административно и почти полностью полагалась на стимулы, которыми располагала денежная экономика для того, чтобы поставить себе на службу людскую алчность.
Несколько красноречивых текстов см.: [Lee, 1921, p. 416, 417, 419, 420].
Чанг [Chang, 1962, p. 49] пишет с иной позиции, чем Латтимор, но также подчеркивает локальную основу ирригационных работ.
Это задача такого исследования, как [Chang, 1962]. Тот факт, что наибольшую прибыль получала бюрократия, не противоречит тому, что землевладение составляло главный экономический базис класса джентри, поскольку эта прибыль, как показывает сам Чанг, доставалась небольшой группе. В самом деле, такое же точно обобщение можно применить к Англии эпохи Тюдоров и Стюартов. На p. 147 Чанг утверждает, что только небольшая часть джентри в XIX в. получала основной доход с земли. Его данные показывают нечто иное: небольшая доля общего дохода джентри поступала от земельной ренты. У меня нет данных о количестве джентри, не являвшихся землевладельцами. Вероятно, таких было немало на нижней ступеньке, sheng-yuan, которых Хо не считает настоящими джентри. Чанг приходит к выводу, что доход от ренты составлял примерно 29–34 % общего дохода джентри (p. 329, table 41), что было все-таки ощутимой долей. Как честно признается Чанг, эти статистические данные далеко не надежные.
В любом случае это технический и отчасти вторичный момент. Земельная собственность нуждалась в помощи бюрократии для поддержания своих прав, и нередко владение землей было следствием бюрократической карьеры. Насколько мне известно, по этому принципиальному поводу нет разногласий.
Рассмотрение династического цикла не входит в компетенцию автора. Современные синологи обычно отрицают, что китайская история не претерпевала фундаментальных изменений в течение двух тысяч лет, утверждая, что эта иллюзия возникает лишь вследствие нашей невежественности. Тем не менее для неспециалиста очевидно, что в сравнении с Европой китайская цивилизация оставалась во многом статичной. Какие изменения в Китае могут сравниться с трансформациями западной цивилизации от города-государства через фазы мировой империи, феодализма, абсолютной монархии к индустриальному обществу Нового времени? Взять хотя бы архитектуру: есть ли в Китае столь разнообразные сооружения, как Парфенон, Шартрский кафедральный собор, Версальский дворец, небоскребы?
На этом выводе нельзя чрезмерно настаивать. При наличии угрозы, индивидуальной или коллективной, китайцы не менее способны на террор, чем другие народы. Казнь в кипящем масле – это один из видов наказания, который мне запомнился. См. также: [DeGroot, 1903–1904] – поучительная реакция на ранние западные идеализации Китая.
Здесь дается проницательный обзор политических факторов на конец XIII в.
См.: [Jamieson et al., 1889, p. 100], где упоминаются огромные владения в Цзянсу. Хохлов утверждает, что в начале XIX в. они были почти везде [Хохлов, 1962, с. 110].
Об этом см.: [Ch’ü, 1962, p. 173–175]. Хо [Ho, 1962, p. 99] утверждает, что члены одного класса экзаменующихся называли друг друга братьями и что это фиктивное родство нередко сохранялось и в следующем поколении.
Читать дальше