Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В Одоевской тюрьме клопы и вши почти отсутствуют, зато здесь свирепствуют блохи. Говорят, это потому, что тюрьма очень сырая, стены никогда не просыхают. Впрочем, блоха по сравнению с клопом и вшой безобидное и легкомысленное создание.

…Кстати, о размерах головы у лошади. Один большой знаток осматривал на выводке моего Ловчего, который произвел на него, выражаясь фигурально, потрясающее впечатление. После выводки он отвел меня в сторону и на ухо сказал: «А все-таки я думаю, что Ловчий не будет великой призовой лошадью и своего рекорда не повысит!». «Почему?», – спросил я не без удивления. «У него маленькая голова, – последовал ответ, – а великая лошадь, как и гениальный человек, не может иметь маленькую голову».

В Одоевской тюрьме, как в Тульской, четыре оправки, но суп, который здесь дают… Тот суп, что мы получали во внутренней тюрьме и я не мог его есть, здесь был бы невероятной роскошью и я, несомненно, поедал бы его с величайшим аппетитом. Падение человека совершается постепенно: то, что казалось мне отвратительным во временной тюрьме, было превосходно для Бутырской, верхом совершенства для Тульской и чем-то совершенно недосягаемым для Одоевской.

Одна из особенностей всех заключенных состоит в том, что мы бесконечное число раз в течение ночи и дня возвращаемся мысленно к своему делу. Эти муки начались в ту памятную ночь и для меня и не оставляли уже в течение всего года. Только теперь, когда я пишу эти строки в Одоеве, рана мало-помалу зажила. Если я теперь и вспоминаю о своем деле, то не чувствую уже тех острых страданий, как ранее, могу даже отвлечься. Иначе было в ту ночь: я лежал и думал, что все погибло безвозвратно. В своем ужасном одиночестве, заброшенный судьбой в такую невероятную дыру, как Одоев, в местную тюрьму, страдая от голода и утомления, от унижений, ставших уже обычным явлением, от сырости и холода, от общества окружающих меня людей – буквально от всего, что я здесь вижу, переживаю и чувствую, я нередко в своем углу закрываю глаза и как прекрасный сон, как нечто невозвратное вспоминаю таких людей, как Бобылев и Трофимов.

Мне то мерещится Танечка – я вижу ее заплаканное лицо, то представляются Прилепы, то вспоминаются подлые действия Андреева или сцены ареста и обыска. Все это приводит меня в отчаяние, а к этому еще прибавляются страдания за то имя, которое я ношу и которым вправе гордиться. Мои предки сделали это имя славным и известным чуть ли не со времен Ярослава Мудрого, в России и на Украине оно было известно на государственном поприще, на военном, на общественном, в искусстве, в сельском хозяйстве, в коннозаводстве. Никто из Бутовичей, конечно, в качестве уголовного преступника не сидел в тюрьме, и вот теперь я опозорил это имя.

…Родословная всякой лошади состоит из большого количества имен. При рассмотрении родословной следует прежде всего обратить внимание на основные течения кровей во всей их совокупности, то есть надо уметь читать родословную лошади, дабы сделать правильные выводы. Такое чтение родословных – задача не из легких, ибо требует больших генеалогических познаний и не меньшего навыка. Нужно все взвесить, сопоставить, учесть и сосредоточиться только на сущности, отбросив все имена и комбинации, которые в данной родословной роли не играют. Быть может, здесь особенно уместно вспомнить изречение великого француза, которое я взял эпиграфом для этих мемуаров, а именно: «De cours en cours le flambeau des générations se rallume…» – «С каждым разом пламя поколений вспыхивает вновь».

Эти строки я пишу в каторжных условиях тюрьмы. Так отблагодарили меня за создание единственного собрания, посвященного лошади, за сохранение величайших культурных ценностей, которые ныне в коннозаводских кругах имеют и будут долго иметь значение.

Свершилось! В городе Москве, во владениях Московского государственного ипподрома, в бывшем скаковом павильоне, открыт Государственный научный и художественный музей по коневодству и коннозаводству. Этот музей, созданный мною в Прилепах, был перевезен в Москву, там в течение года находился в стадии организации и наконец торжественно открыт. Заветная мечта моей жизни, таким образом, осуществилась.

Двадцать девять лет тому назад я начал свою собирательскую деятельность и, любя лошадей и искусство, стал покупать картины с коннозаводскими сюжетами. Параллельно шло мое изучение теории искусства и его истории. Вскоре я стал своим человеком среди коллекционеров, искусствоведов и торговцев картинами. Все знали, что Бутович покупает картины «с лошадьми», что нашелся маньяк, который скупает Сверчкова, и многие стали мне помогать. Время шло, собрание мое росло, и о нем уже начали говорить в широких кругах, а сам я стал общепризнанным авторитетом по батальной живописи.