Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

К начальству они питают такое глубокое уважение, что считают одним из членов Символа своей Веры, что воля их Царя есть воля Божия, так что в тех случаях, когда они в чем сомневаются, они говорят: «Бог знает да наш Царь», которого они также называют ключеносцем и слугой Бога, и что он исполнитель Божьего слова; также что все, что он одобряет в делах Веры, то верно и тому должно следовать. Князья и Бояре, самые богатые, знатные и влиятельные, должны перед самым малым из Царских чиновников, присланных от Царя с повелением, бросаться на землю и в этом положении выслушивать, без малейшего противления, самые строгие приказания, даже если бы они касались собственной их жизни, или дела, сопряженного с опасностью жизни. Если Царь взглянет на кого-нибудь немилостиво, или покажет малейший знак гнева, или неблаговоления, то сейчас восклицает: «Да здравствует Его Царское Величество!.. Вот моя голова – делай, что хочешь!» Но если прием был милостив, то они хвалятся тем, что видели Царские очи улыбающимися.

(1709 г.) 5-го Сентября я был зван на обед к коменданту. Обед происходил, согласно Русскому обычаю, следующим образом. Прежде чем сесть за стол, Русские много раз перекрестились и поклонились на образа, висевшие на стене. Стол, накрытый человек на 12, был уставлен кругом блюдами; но блюда стояли возле самых тарелок, так что середина стола оставалась свободною; на этом свободном месте находились уксус, соль, перец и большой жбан (Romer) с крепким пивом. На блюдах находились лишь холодные яства, ветчина, копченый язык, солонина, колбаса, селедка, соленья; все это было очень солоно и сильно приправлено перцем и чесноком. За сею переменою последовала другая – из различных жарких. Третья перемена состояла исключительно из супов. Таким образом порядок блюд за Русским обедом совершенно обратен принятому в Дании. Заздравные чаши пились так. Сначала комендант предложил мне выпить здоровье Царя. Чашу эту, по Русскому обычаю, я пил лишь после того, как она обошла кругом всех и была пита всеми. To же произошло вслед за тем при чаше моего государя. Я рассказал коменданту, что в чужих краях за посольскими обедами, на которых пьют чаши королей и государей, первую чашу называют patronanza, что означает, что чаша пьется вообще за здоровье всех царствующих государей, вторую – matronanza, т. е. чашею королев и принцесс; третья – filionanza, т. е. чашею принцев; и что когда таким образом здоровье королей, королев и принцев пьется зараз, никто из них не умален в чести. Впрочем, я прибавил, что рассказываю это лишь в шутку, а не с тем, чтоб осуждать заведенный у них порядок. Комендант принял это очень хорошо, сказав, что очень желал бы учиться и что несчастлив тем, что не видал света и чужих краев, как то удалось иным его землякам. После того как мы встали из-за стола и Русские снова перекрестились и поклонились на образа, прислуга внесла дессерт, состоявший из фиников, имбирного варения, каких-то Персидских плодов, соленых огурцов, сырого зеленого гороха в стручках и сырой моркови. Когда я уходил, комендант пошел впереди меня: у Русских принято, что гости, приходя, вступают первыми в дверь; при уходе же их впереди должен идти хозяин, дабы безопасно проводить их из дому. Комендант приказал отвезти меня домой в своем крытом возке, в котором перед тем меня привезли к нему…

1-го Декабря. По приказанию Царя я обедал вместе с ним у обер-коменданта, где, в ответ на мой запрос, мне велено было спрятать мою верительную грамоту с тем, чтобы вручить ее только в Москве. Там Царь обещал дать мне аудиенцию и выслушать мое посольство, здесь же он не имел при себе никого из министров. По распоряжению Царя я должен был также приготовиться следовать за ним с двумя слугами в Петербург; прочие мои люди и вещи имели направиться другим путем на Новгород и там ждать моего приезда для дальнейшего следования в Москву. День мы провели в попойке; отговорки от питья помогали мало; попойка шла под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами. В числе их были два шута-заики, которых Царь возил с собою для развлечения; они были весьма забавны, когда заикались, путались в словах и никак не могли высказать друг другу своих мыслей. В числе прочих шутов был один, по имени князь Шаховской (Jacobskoy); звали его кавалером ордена Иуды, потому что он носил иногда на груди изображение Иуды на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи и весившей 14 фунтов. Царь рассказывал мне, что шут этот один из умнейших людей в России, но обуян мятежным духом: когда однажды Царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 сребренников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он тоже, как усматривалось из его слов, был бы не прочь продать Спасителя, только за большую цену, Царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден с изображением Иуды, который собирается вешаться. Все шуты сидели и ели за одним столом с Царем. После обеда случилось между прочим следующее происшествие. Co стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица Царя в лице другому шуту. Однако Царь не обратил на это внимания. А другой шут, не долго думая, вытер себе лице, захватил с блюда на столе целую горсть миног и бросил ими в первого шута, впрочем, не попал – тот извернулся… Читателю, конечно, покажется удивительным, что подобные вещи происходят в присутствии такого великого государя, как Царь, и остаются без наказания, и даже без выговора. Но удивление пройдет, если примешь в соображение, что Русские, будучи народом грубым и неотесанным, не всегда умеют отличать приличное от неприличного, и что поэтому Царю приходится быть с ними терпеливым в ожидании того времени, когда, подобно прочим народам, они научатся известной выдержке. Царь охотно допускает в свое общество разных лиц, и на обязанности шутов лежит напаивать в его присутствии офицеров и других служащих с тем, чтобы из их пьяных речей и перебранки он мог незаметно узнавать об их воровстве и потом отымать у них возможность воровать или наказывать их.