Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Лишь только стало светать, хозяин, сняв пошевни, покрывавшие, нас, разбудил меня и убедительно просил не губить его, и пока люди еще спят, выйти из селения. В кратких словах изъяснил он мне все опасности нашего положения, говорил, что матушку и сестер провезли к Пугачеву, и что, конечно, уже нет их теперь на свете. Этот честный человек сам плакал, видя мои слезы. Когда я ему изъяснил, что желаю пробраться в свою деревню, он советовал, избегая встреч по дороге, спуститься к реке и берегом ее добраться до места; провел нас за околицу и простился со слезами со мною, говоря, что во веки нам не видаться.

Расставшись с человеком, бравшим участие в моем несчастии, и оставшись один с двумя младенцами-братьями, не имел я не только никакой помощи, но даже и надежды; единый Бог оставался нам подпорою… Подойдя к крутому берегу реки, при виде восходящего солнца, стал я на колена, молился Богу, и братьям велел то же делать; по окончании молитвы, спустились мы под яр.

Мелкие камешки на песчаном берегу реки несносно кололи ноги, которые расцарапали да крови; меньшой мой брат не мог вовсе идти; я посадил его к себе на плеча, а другому велел держаться за мою рубашку; так продолжали мы путь.

Следуя наставлению Мордвина, шел я верст восемь берегом реки до моста, перейдя который, вышли мы по маленькой лесной дороге на большую, никого не встретив. Наконец, когда показались места знакомые, и осталось менее десяти верст до деревни, увидел я человека, лежавшего под кустом, и привязанную подле него лошадь. Подняв голову, он спросил нас, что мы за люди. Я отвечал: «Дворяне». – «Стой! куда?» – закричал он. Я бросился от него, но тяжесть на плечах, разбитые, исцарапанные распухшие босые ноги, изнеможение вследствие голода, все это лишило меня возможности спасаться бегством, и я был схвачен крестьянином, который, взяв меня за ворот рубашки, привел к своей телеге и приказал лечь в нее, мучительным образом связал веревкою руки мои назад, локоть с локтем, и загнув ноги, привязал к рукам.

В то время, как вязал он меня, и я, чувствуя несносную боль, умолял его о помиловании, подъехал знакомый ему крестьянин, к которому посадил он в телегу моих братьев. Запрягая свою лошадь, он между тем говорил с товарищем своим, что когда привезут они нас в город и представят к самозванцу, то получат за каждого по десяти рублей.

По дороге к городу, не далеко от того места, где я был взят и связан, находилось большое село, близ которого было убито большое число дворян, и крестьяне того села более других участвовали в этих злодействах. Большой Алатырский лес окружен многими селениями; крестьяне, узнав, что дворяне, жившие в окрестности, скрываясь от самозванца, прячутся в лесу с своим имением, ходили шайками по лесу, ловили дворян, разделяли ограбленное имущество между собою, а дворян отвозили к Пугачеву. Возчики наши, остановясь в селе близ церкви, пошли к толпе народа собравшейся на площади. Когда таким образом мы остались одни, старушка, жившая в богодельне, подойдя к моей телеге, положила мне облупленное яйцо и кусок хлеба, сказав: «прими Христа ради»; спросила, как зовут меня, и объявила мне, что знает нас, что матушку и сестер провезли накануне и убили недалеко от села, и маленькую трехлетнюю сестру положили матушке на грудь. Потом, увидя, что хозяева наших телег возвращаются, простилась со мною, сказав, что и меня на том же месте убьют.

Отъехав две версты от села, увидел я, сквозь щели телеги, брошенные близь дороги тела убитых дворян. Полагая, что между ними находятся и тела близких моему сердцу, спросил я у крестьянина, куда он везет меня. «В город, – отвечал он, – потому что там только велено убивать дворян». Я стал просить, чтобы развязав меня, он позволил найти тела матушки и сестер и проститься с ними; но он сказал мне презрительно: «ты сегодня же с ними на том свете увидишься». Отчаяние привело меня в ожесточение; я стал бранить его, укоряя, что он мучит человека, не сделавшего ему никакого зла, и продает его на убийство за десять рублей, и что в последние часы жизни лишает его горестной отрады увидеть и проститься с телами родных; наконец, стращая гневом Божиим, я достиг того, что он сжалился надо мною; развязал мне ноги, помог поворотиться и позволил сидеть на телеге.

Это снисхождение послужило мне только к большему мучению, я мог не только видеть, но и узнавать тела знакомых и родственников; сердце до того сжалось, что я уже не хотел оставаться в живых. Связанные руки мои распухли; запонка, оставшаяся у одного рукава, давила мне одну из них; я попросил крестьянина отстегнуть ее говоря: «она серебрянная, тебе годится». Исполнив мою просьбу и любуясь на запонку, он сказал: «ба, да ты брат, добрый, не сердишься на меня». Я отвечал, что если все переменится и будет по прежнему, и я останусь жив, то даю ему слово, что не только не будет он наказан за поступок со мною, но что я постараюсь наградить его. На это грозно он возразил: «врешь, этому не бывать; прошла уже ваша пора». Однако вскоре после того развязал мне руки.