Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Сие его обстоятельное уведомление, во-первых, поразило мысль мою, и я сам себе сказал: «вот теперь регентова ко мне отменно пред прочими милостивая склонность сделает мне похоже, как и после Волынского толчок; но чтоб только не худшим окончилось. Всевидящий, защити меня!»

В том же размышлении дошел я близ дверей церковных; тут уже от тесноты продраться в церковь скоро не мог и увидел многих моих знакомых в разных масках являющихся. Одни носят листы бумаги и кричат: «изволите, истинные дети отечества, в верности нашей всемилостивейшей Правительнице подписываться и идти в церковь, в том Евангелие и крест целовать»; другие, протесняясь к тем по два и по три человека, каждый только спешит, жадно спрашивая один другого, как и что писать, и вырывая один у другого чернилицу и перья, подписывались и теснились войти в церковь присягать и поклониться стоящей там Правительнице в окружности знатных и доверенных господ.

Таким способом скоро усчастливился и я на одной из таковых разносимых бумаг подписаться, и продравшись в церковь, поцеловав Евангелие и крест, учиня пристойный поклон Правительнице, стал позади окружающих ее господ, воображая себе, что я в таком чине, коему теперь отдаляться не надлежит, и могут мне быть о касающихся по полиции в теперешних обстоятельствах потребных делах повеления.

Но, увы! вскоре потом инаковую приемность почувствовал. Некоторые из тех господ, кои в том деле послужить усчастливились, весьма презренные взгляды мне оказали, a другие с язвительными усмешками спрашивали: каков я в своем здоровье и все-ль благополучен? некоторые-ж из наших площадных звонарей неподалеку за спиною моей рассказывали о моем у регента случае и что я был его любимец. С такими-то глазам и ушам моим поражениями, не имея ни от Правительницы, ниже от ее министров уже во многие вновь доверенности вступивших, никаких приветствий, ниже по моей должности каких повелений, с прискорбными воображениями, почти весь день таскавшись во дворце между людьми, поехал в дом свой в смятении моего духа…

Таким образом я в великом удовольствии и приятном размышлении о своих поведениях, что я уже господин сенатор между стариками в первейших чинах находящимися обращаюсь и, будучи такого многомогущего министра любимец, день ото дня лучшие приятности себе ожидать, и притом ласкать себя могу надолго счастливым и от всяких злоключений быть безопасным, приехал в дом свой и забыв в мысль себе приводить, чтоб на будущих гаданиях не утверждаться, а помнить, что от счастья к несчастью всегда только один шаг находится, лег спать; но только лишь уснул, как необыкновенный стук в ставень моей спальни и громкий голос сенатского экзекутора Дурнова меня разбудил. Он громко кричал, чтоб я как наискорее ехал в цасаревинский дворец, ибо де она изволила принять престол российского правления, и я-де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам. Я, вскоча с постели, подбежал к окну, чтоб его несколько о том для сведения моего спросить, но он уже удалился.

Вы, благосклонный читатель, можете вообразить, в каком смятении дух мой тогда находился. He мало о таких предприятиях не только сведения, но ниже видов к примечанию не имея, я сперва подумал, что не сошел ли господин экзекутор с ума, что так меня встревожил и в миг удалился; но вскоре потом увидел многих на улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал, чтоб скорее узнать точность такого чрезвычайного происхождения. He было мне надобности размышлять, в который дворец ехать, ибо хотя ночь была тогда темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми, идущими к Цесаревинскому дворцу, а гвардии полки с ружьем шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах, и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие поднося друг другу пили вино, чтоб от стужи согреться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: «здравствуй наша матушка императрица Елисавета Петровна», воздух наполняли. И тако я до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышел из оной, пошел пешком сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов-б слыша, взошел на первую с крыльца лестницу и следовал за спешащими туда же в палаты людьми, но еще прежде входа близ уже дверей, увидел в оной тесноте моего сотоварища, сенатора князя Алексея Дмитриевича Голицына; мы подвинулся поближе, спросили тихо друг друга, как это сделалось, но и он, также, как и я, ничего не знал. Мы протеснились сквозь первую и вторую палату и, вошед в третью, увидя многих господ знатных чинов, остановились и лишь только успели предстоящим поклониться, как встретил нас ласковым приветствием тогда бывший при дворе ее величества между прочими камергером Петр Иванович Шувалов, который после был уже… знатный господин и великие дела в государстве производил. Он, в знак великой всеобщей радости, веселообразно поцеловал нас и рассказал нам о сем с помощью Всемогущего начатом и благополучно оконченном деле, и что главнейшие доныне бывшие министры, a именно генерал-фельдмаршал граф Миних, тайные действительные советники и кабинет-министры графы Остерман и Головкин уже все из домов своих взяты и под арестом сидят здесь же в доме. Лишь только он окончив свою речь отошел, то увидели мы в смелом и весьма веселом виде бегущего из другой палаты бывшего прежде господина генерал-полицеймейстера, а после уже в отставке от службы находящегося генерал-шефа Василия Федоровича Салтыкова, о котором нам уже Шувалов сказал, что и он с своею супругою Марьею Алексеевною в оном деле много послужили…