Шамиль Куряев - 1917. Кара до покаяния

Себя же оппозиция теперь чувствует «на коне» – мобилизованной, готовой силой захватить власть в стране: «С тех пор, как появилось в Четвёртой Государственной Думе то большинство, которого ей раньше недоставало; большинство, готовое дать доверие кабинету, достойному этого доверия». Какова фразеология!

Поэтому Милюков открыто объявляет войну правительству Российской Империи: «Мы говорим правительству, как сказала декларация Блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдёте». Однако! Разжигание внутренней междоусобицы в разгар тяжелейшей войны с внешним врагом Милюков ставит себе не в вину, а в великую заслугу: «Вы должны понимать и то, почему у нас сегодня не раздаётся никакой другой речи, кроме той, которую я уже сказал: добивайтесь ухода этого правительства. Вы спрашиваете, как же мы начнём бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся».

Финал речи был откровенным призывом к свержению законной власти (и одновременно – откровенным признанием того факта, что никакие «вины» правительства и вопрос их доказанности или недоказанности не имеют для оппозиции абсолютно никакого значения!): «Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством. Если у нас будет время, мы их скажем. И все частные причины сводятся к одной этой: неспособность и злонамеренность данного состава правительства. Это – наше главное зло, победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании. Поэтому, господа, во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов, во имя нашей ответственности перед всем народом, который нас сюда послал, мы будем бороться, пока не добьёмся той настоящей ответственности правительства, которая определяется тремя признаками нашей общей декларации: одинаковое понимание членами кабинета ближайших задач текущего момента, их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной Думы и их обязанность опираться не только при выполнении этой программы, но и во всей их деятельности на большинство Государственной Думы. Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти».

Вот это и есть подлинная причина милюковских обвинений в адрес власти! «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вы виноваты уже тем, что нам хочется поскорее занять ваше место! – таково было отношение вождей российской оппозиции к законной российской власти в условиях мировой войны.

§ 3.5.Особенно поучительно сопоставить милюковский «львиный рык» ноября 1916-го с его позорным лепетом в августе 1917-го (в Чрезвычайной следственной комиссии): «Я разумею, конечно, личное влияние Александры Фёдоровны. Но знаю, что говорится о её сношениях, допустим, что они были личного характера, это возможно, но что они были – это несомненно. Были лица, которые приезжали регулярно, говорилось, что это поездки за лекарствами, вероятно, были личные сношения с родственниками, были предлоги, были протекции, которые оказывались раненым и даже убитым, насчёт похорон их, была общая атмосфера сочувствия Германии».

Смешно, да не очень… Слышится в этом что-то до боли знакомое! Слишком уж это напоминает нам жалкий лепет американских официальных представителей на тему того, что «никакого химического оружия не найдено, разведка ошиблась…» и т. п. Когда дело уже сделано! После того, как неугодный режим уже смещён!

Непостижимым образом российская власть молча проглотила это тягчайшее обвинение, буквально – «подставила другую щёку». Никакого коллективного заявления правительства в ответ на возмутительную милюковскую речь не последовало: премьер-министр Штюрмер лишь подал на Милюкова в суд (в частном порядке) и разослал циркулярную телеграмму послам – для успокоения союзников. Выступавшие на следующем думском заседании военный и военно-морской министры рассыпались в комплиментах «общественности» и даже не пытались защитить Верховную власть от голословных обвинений.

Никаких адекватных мер властного реагирования на совершённое Милюковым государственное преступление предпринято не было. Председательствовавший на том историческом заседании Варун-Секрет отговорился незнанием немецкого языка (из-за чего, мол, он и не останавливал Милюкова, цитировавшего немецкие газеты по-немецки). Сам Милюков никаким репрессиям не подвергался, а его запрещённая к публикации речь благополучно распространялась по всей Российской Империи, сея горечь и смятение в умах.