Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Забавны и незамысловатые резонерства Нарцисса, выдержанные в духе щегольского поклонения красоте: «Разум и премудрость потребны школам; золото и серебро великолепию, чин гордости; а красота любви, на которой все сладчайшие мира сего основаны утехи».

Другая комедия Сумарокова «Пустая ссора» (1750) примечательна тем, что в ней впервые воспроизводится своеобразный жаргон российских петиметров. Мы не будем специально останавливаться на этой теме (ей посвящены работы академика Виктора Виноградова, Бориса Успенского, Виктора Живова, Елены Биржаковой и др.). Отметим лишь, что такая макароническая речь очень напоминает разговорную практику некоторых современных американских и германских русскоязычных эмигрантов, с той лишь разницей, что она ориентирована не на английские и немецкие, а на французские языковые модели. Вот, к примеру, диалог щеголя и щеголихи – Дюлижа и Деламиды:

«Дюлиж: Вы мне еще не верите, что я вас адорирую.

Деламида: Я этого, сударь, не меритирую.

Дюлиж: Я думаю, что вы давно ремаркировать могли, что я в вашей презанс всегда в конфузии».

Однако сквозь эти смеха достойные словесные конструкции проглядывают характерные черты петиметрской морали (точнее, отсутствие таковой). Речь заходит о возможном замужестве Деламиды, на что она отвечает:

«Деламида: И я вас очень эстимую, да для того-то за вас нейду; когда б вы моим мужем стали, так хотя вы и многие калите имели, мне б вас эстимовать было уже нельзя.

Дюлиж: А чего, разве бы вы любить меня не стали?

Деламида: Любить мужа! Ха! Ха! Ха! Ха! Это посадской бабе прилично!

Дюлиж: Против этого спорить нельзя, однако ежели вы меня из адоратера сделали своим амантом, то б это было пардонабельно.

Деламида: Пардонабельно любить мужа! Ха! Ха! Ха! Ха! Вы ли, полно, это говорите, я б не чаяла, чтоб вы так не резонабельны были!»

А в его комедии «Мать совместница дочери» (1772) вертопрашка Минодора твердит о своей холодности к супругу и о радостях «модной» любви: «Мужа не люблю я по антипатии… Что во мне маркирует и что тебе меня любить ампеширует? Имей компассию! А я тебе капитально рапитирую, что ты меня смертно фрапируешь».

Тем парадоксальней, на первый взгляд, выглядит такой сонет Сумарокова, помещенный им в журнале «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие» в июне 1755 года:

Речь, как видно, идет здесь о побуждении к сластолюбию, что автор подчеркнул напечатанным сразу же после этого сонетом об умерщвленном плоде, написанном от лица женщины, последовавшей призыву «любиться». Был искус воспринять приведенный сонет в буквальном смысле. Собственно, так и поступил литературный антагонист Сумарокова Василий Тредиаковский – он настрочил донос в Академию наук, в котором обвинил издателя журнала Герхарда Фридриха Миллера в том, что тот удостоил печати «стишки… о беззаконной любви». Однако позднее историк литературы Василий Покровский уловил провокационный характер сего текста, а потому включил его в книгу «Щеголихи в сатирической литературе XVIII века» (М., 1905). Ученый понял, что позиция, выраженная в сонете, – ложная, порицаемая автором, и на самом деле содержит скрытое порицание щегольского взгляда на любовь.

И в самом деле, сонет писан от лица презираемого автором щеголя-вертопраха. А потому резонен вопрос, что за нужда была передовым литераторам века Просвещения излагать кредо «гадких петиметров» (так назвал их редактируемый Сумароковым журнал «Трудолюбивая пчела», 1759) – тех, кого они почитали носителями чуждой морали и взглядов? Да именно для того, чтобы вести с ними полноценную полемику! Дело в том, что русские щеголи заявляли о себе кричащими, баснословно дорогими нарядами и, вполне овладев причудливым языком тафтяных мушек и опахал, вовсе не были озабочены написанием текстов, излагавших их культурную позицию. И тут случился парадокс: в целях развенчания и осмеяния щеголей Сумароков сам заговорил от их имени. Это была мистификация, своеобразная литературная игра – попытка создания пародийной словесности и книжности, составляющей якобы круг чтения щеголей.