Элла Сагинадзе - Реформатор после реформ - С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

У меня есть подробности и имена всех лиц, которые были вовлечены в это подлое дело. Я не публикую эти документы сейчас потому, что не хочу дополнительного смятения в уже запутанном и хаотическом состоянии дел в России. Те, кто думают, что, уничтожив меня, они уничтожат свидетельства против себя, ошибаются: если меня убьют, то копии документов, которые хранятся за пределами России и которые будут опубликованы, и вся история этих преступлений, так же как и имена всех преступников, от низших до верхних, станут известными [360].

Копии трехтомного дела действительно хранились в архиве Витте, причем несколько экземпляров и в разных местах. В словах отставного министра содержалась скрытая угроза в адрес власти. По версии графа, изложенной в мемуарах, цель террористов была не столько в физическом устранении его лично, сколько в уничтожении хранящихся у него в доме бумаг, которые представляли интерес для правительства [361].

Несмотря на открывшиеся новые обстоятельства и общественный интерес к этому делу, в начале 1910 года судебный следователь прекратил его – за «необнаружением» виновных и за смертью их руководителя [362]. Тогда возмущенный Витте в мае 1910 года отправил П.А. Столыпину письмо, в котором не только подверг критике отношение правительства к расследованию, но и фактически обвинил представителей власти в причастности к организации покушения. Составителем послания был известный присяжный поверенный П.Е. Рейнбот. Предварительно Витте ознакомил с письмом, а также с трехтомным делом о покушении известных юристов, членов Государственного совета А.Ф. Кони, С.С. Манухина, графа К.И. Палена и Н.С. Таганцева.

В письме к Столыпину опальный министр давал понять, что владеет большим объемом информации о высокопоставленных «заказчиках» преступления и только сановный статус удерживает его от обнародования этих данных:

Если бы я был частным лицом, я бы обратился к общественному мнению, напечатал бы акты следственного производства и комментировал их. Положение, которое я занимаю, и все мое прошлое, конечно, совершенно исключают возможность такого образа действий. Но я смею думать, что ‹…› вы примете меры к прекращению террористической и провокационной деятельности тайных организаций, служащих одновременно и правительству, и политическим партиям, руководимым лицами, состоящими на государственной службе, и снабжаемым «темными» деньгами, и этим избавите и других государственных деятелей от того тяжелого положения, в которое я был поставлен [363].

Иначе говоря, Витте фактически обвинил главу правительства в том, что покушение совершалось с его ведома [364]. По мысли графа, настоящие виновники злодеяния так и не были найдены именно потому, что «правительственные органы обнаружить их и судить не желали» [365]. До этого времени сановник не выражал своей позиции открыто. Теперь же он, по-видимому, действительно разуверился в возможности объективного официального расследования, если позволил себе столь резкие выражения. Многие были осведомлены о письменной перепалке председателя правительства и его предшественника. Согласно мемуарам Витте, Столыпин лично подошел к нему в Государственном совете и прямо спросил: «Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже участвовал в покушении на вашу жизнь?» Граф предпочел уклониться от ответа. И хотя, по мнению камергера И.И. Тхоржевского, хорошо знавшего обоих, Столыпин, сам не ладивший с крайними правыми, таких упреков в свой адрес не заслуживал [366], в результате этого столкновения, по выражению одного из журналистов, «всему Петербургу стало ясно, что бомбу подкинул Столыпин по приказу свыше» [367].

Действительно ли император дал распоряжение взорвать дом опального реформатора? Исходя из показаний от 1917 года Пруссакова, секретаря Дубровина, последний незадолго до покушения несколько раз просил его раздобыть подробный план дома графа. Якобы это было желанием некоей «августейшей особы», которую интересовали компрометирующие документы из библиотеки Витте. Хотя в 1909 году секретарь не мог открыто назвать следствию заказчика преступления, Временному правительству он признался, что под «августейшей особой» подразумевал не кого иного, как Николая II. За выполнение этого поручения Пруссакову была обещана награда в 1 тыс. рублей или звание потомственного почетного гражданина. И от того, и от другого секретарь Дубровина отказался. Когда же случилось происшествие с Витте, Пруссаков убедился, что план был нужен вовсе не для обыска, а для закладывания бомб. Достоверность подобного свидетельства нельзя проверить на основании имеющихся источников. А потому мне эти показания представляются сомнительными. Более того, в 1917 году новой власти было выгодно представить бывшего царя в неприглядном свете. Но нельзя отрицать, что император внимательно следил за ходом судебного процесса над убийцами Иоллоса и Герценштейна и потворствовал руководству «Союза русского народа», препятствуя объективному расследованию [368].