Иван Оченков - Царь [СИ]

Но придавленный полученным известием Матфей, казалось, не слышал ничьих слов, лицо императора побледнело, дыхание стало прерывистым, и скоро он бессильно опустился на заботливо подставленное камер-юнкером кресло.

— Что с вами? — встревоженно спросил Фердинанд, но старика уже окружили иезуиты.

— Его величеству необходимо отдохнуть, — успокоил его один из них. — Мы позаботимся о нем, а у вас еще много дел во славу Иисуса!

Императора увели в его покои, а богемский король прошел в кабинет, где фон Гуттен еще недавно развлекал его кузена россказнями и скабрезными историями. Камер-юнкер следовал за ним по пятам, подобострастно заглядывая в глаза. Наконец, тот обратил на него внимание.

— Мы довольны вашей службой, молодой человек, — четко выговаривая слова, заявил он. — Ваши старания будут щедро вознаграждены.

— Счастлив служить вашему королевскому, а, возможно, скоро и императорскому величеству! — низко поклонился фон Гуттен.

— Что вы там говорили о последних делах кардинала?

— Он рассказывал его величеству о Московии.

— Да, Московия, — задумался на секунду король. — Скоро эту варварскую страну ожидают большие перемены. К сожалению, наши войска заняты местными еретиками, но мы послали королю Сигизмунду достаточно средств, чтобы он мог заплатить своим гонористым шляхтичам. В ответ он в нужный момент поможет нам. Польская кавалерия весьма недурна и может нам пригодиться, не так ли?

— Совершенно согласен с мнением вашего величества! — пылко воскликнул камер-юнкер. — Но осмелюсь доложить, что эта страна также весьма небедна.

— Дикие леса, в которых бегает много пушных зверей, — отмахнулся Фердинанд.

— Но, похоже, не только, вот посмотрите, что Иоганн Альбрехт прислал его величеству, — с этими словами фон Гуттен протянул ему какую-то вещицу.

Присмотревшись, король увидел, что это весьма изящная золотая медаль, размерами довольно близкая к венецианскому цехину. С одной стороны на ней был отчеканен двуглавый орел, на груди которого красовался щит с мекленбургским быком, на другой выбит профиль самого герцога в довольно странной короне, скорее просто шапке с крестом. Надпись по кругу гласила: Иоанн Теодор Цезарь Рутении. [14] Рутения – название Руси на латыни.

— Цезарь Рутении, — фыркнул Фердинанд, — а орел на медали австрийский!

— Византийский, ваше величество, московиты используют его как герб с тех самых времен, как один из их князей женился на племяннице последнего басилевса.

— Бедный римский орел, кто только не треплет его перья!

— Кстати, обратите ваше высочайшее внимание на гурт медальона.

— На что?

— На ребро медали, ваше величество.

Король посмотрел и с удивлением заметил, что на нем тоже вычеканен узор с непонятными письменами.

— Весьма искусная работа, — хмыкнул он. — Вы не знаете, что это обозначает?

— К сожалению, нет. Эту медаль Иоганн Альбрехт прислал императору с посольством, по случаю своей коронации. Что там написано, знал только кардинал.

— Что же, когда поляки выгонят этого новоявленного царя из Москвы, мы спросим Иоганна Альбрехта о смысле этой надписи.

Тем временем карета с арестованным кардиналом достигла замка… предназначенного быть ему узилищем. Едва они въехали во двор, как арестованному велели выйти. Утро было довольно прохладным и прелат, которому не дали одеться, изрядно продрог. Заметив это, командовавший рейтарами офицер снял с себя плащ и накинул его на Клезеля.

— Благодарю вас, сын мой, — тихо сказал канцлер. — Скажите ваше имя, чтобы я мог молиться за вас.

— В этом нет нужды, святой отец, — мрачно покачал головой рейтар. — Мои грехи столь велики, что вы лишь зря потратите время.

— Странно слышать это от столь молодого человека, — удивился Клезель. — Однако обстоятельства могут перемениться, и я, возможно, смогу иначе отплатить вам за вашу доброту. Так что я повторно прошу вас назвать ваше имя.

— Можете называть меня Каином, а можете Болеславом фон Гершовым, право же в этих именах нет никакой разницы.

— Вы поляк?

— Померанец.

— Вот как, вы католик?

— Я наемник, ваше преосвященство. До моей веры нет никому никакого дела в моем эскадроне, так зачем же она вам? — сказав это, рейтарский офицер вскочил на коня и поскакал прочь, увлекая за собой свой отряд.

— Странное дело, — покачал головой кардинал. — Я потратил на контрреформацию всю свою жизнь, а единственным кто отнёсся ко мне с милосердием, оказался последователь Лютера. Прощайте, сын мой, я буду молиться за вас, и уверен, что господь будет к вам милосерднее, чем вы сами к себе!