Савелий Ямщиков - Спасенная красота (рассказы о реставрации памятников искусства)

«Портрет Анны Сергеевны Лермонтовой. От роду имеет пять лет. Писан в 1776 году». Небольшой холст с такой надписью Игнатьев показал мне в Костроме. В потемневшей живописи только угадывался незаурядный талант художника, но очарование его кисти, певучая гармония красок в полной мере не были видны. Только после расчистки я имел возможность как следует изучить этот изумительный портрет ребенка, по человеческой доброте, вложенной в него чистой и нежной любви равный классическим образам девушек-смолянок Левицкого.

Через несколько дней после моего приезда в костромской музей мы с Игнатьевым вылетели на место — в Солигалич. Внизу, под крыльями неспешного Ан-2, разворачивались бесконечные заволжские леса. Обычно, когда летишь невысоко, ты занят тем, что беспечно разглядываешь пейзажи — при вынужденном бездействии это занимает глаза, а главное — расслабляешься и блаженно коротаешь время в сладкой полудреме. Мы очень волновались, словно нас ожидала встреча с близким человеком. И волновались мы не зря: их оказалась целая дюжина — портретов, подписанных почти неизвестным до сих пор именем Григория Островского. Несколько картин не имели подписи, но, бесспорно, были выполнены тем же мастером. Позже нам удалось, в результате более кропотливого обследования солигаличского музея, отыскать два новых портрета, один из которых, погиб. Но я не осознал тогда невосполнимости потери в достаточной степени. Я вместе с Игнатьевым был в те счастливые дни на «седьмом небе». Судьба одарила нас невероятной удачей — сразу шестнадцать полотен неизвестного, но незаурядного мастера. Имя его стало быстро покрываться позолотой славы.

Нам оказывали при поисках огромную поддержку. И в Костроме, где нашей работой интересовались областное управление культуры, местное общество по охране памятников, и в самом Солигаличе. Сотрудники музея, краеведы, работники райкома предлагали любую помощь. Приятно осознавать, что наше дело встречало такое понимание. Никаких проволочек не было. Сердечную благодарность испытываем мы ко всем этим прекрасным, отзывчивым людям. Вот так, общими усилиями единомышленников была открыта новая страница в истории отечественной живописи.

Сейчас творчество Григория Островского представляет общенациональный интерес, а ведь был он художником всего одной, поглощенной заболоченными лесами округи, а точнее — художником одной семьи. Все вновь открытые портреты прежде находились в подгородной солигаличской усадьбе «Нероново», которой владел старинный и знатный дворянский род Черевиных. Родословная Черевиных восходит к XV веку. И в прошлом еще столетии — как это можно поныне прочесть на могильных плитах нероновского погоста — представители этого старинного рода занимали видные посты на военной и государственной службе. Мы не знаем отношений и порядков, какие царили в Неронове во времена «Очакова и покоренья Крыма», да не о них теперь речь. Первостепенно и важно иное. Откуда появился в Неронове Григорий Островский, этот самородок, где научился он живописи, почему работал он для одних и тех же заказчиков? Не был ли Островский крепостным?

Большинство портретов изображает самих Черевиных, их соседей по солигаличскому поместью или родственников хозяев нероновского дома. В 1741 году созданы портреты Ивана Григорьевича Черевина, владельца усадьбы, и его жены. Новый портрет Натальи Степановны и другие произведения появились спустя целых тридцать лет — в 70-х годах. Островский создал законченную семейную портретную галерею.

Портрет Ивана Григорьевича Черевина, открывающий эту серию, обращен к зрителям в профиль, рука привычно заложена за отстегнутый борт зеленого суконного мундира, взгляд несколько подпухших глаз властен и тверд. Художник великолепно передал характер человека решительного и сановитого. Подпись на портрете говорит, что заказчику в это время было всего-навсего тридцать девять лет. Возможно, Иван Григорьевич Черевин после воцарения в 1741 году императрицы Елизаветы Петровны удалился на покой, и тут, в солигаличской вотчине, у него поневоле родилась мысль о прочном деревенском быте. Черевин принялся приводить в порядок и обстраивать свое имение. Он имел перед глазами примеры загородной застройки усадеб столичных вельмож, подражавших в этом двору. Русская усадьба приняла с начала XVIII века новый вид. От летних дворцов Петра протянулись нити к загородным имениям вельмож Подмосковья, а отсюда к помещичьим усадьбам губернских городов, к интимному складу не пышных, но уютных и обжитых дворянских гнезд. Черевин, очевидно, одним из первых на галичской земле начал строить именно такую, в новом вкусе усадьбу, заведя в ней — хоть не на широкую ногу — порядки столичного барина, не желавшего терять своего достоинства даже в провинции. Черевин строил свое поместье, не останавливаясь перед затратами. Позднее имение поновляли его сын, внук и другие наследники.